– Так вот что, Антон: цену настоящую ты спрашивай, когда на базар придешь. Станешь порося покупать, так тебе и скажут настоящую цену, а ко мне ты пришел по делу церковному, святому. Церковь – не базар, в ней никакой торговли не может быть!

Антон смотрел на него недоумевающим взглядом. «Что-то я не второплю, – размышлял он про себя, – чи он жадный, чи Господь его знает!»

– Иди себе с Богом! – прибавил Кирилл. Но Антон не двигался с места.

– Как же оно будет, батюшка? – спросил он.

Кирилл возвратился к столу, сел и взял стакан с чаем.

– Много у тебя земли? – спросил он.

– Земли? Четыре с половиной. Да плавни20 с полдесятины будет.

– А хлеб уродил у тебя?

– Хлеб? Да как сказать! И уродил, и не уродил. Жито Бог дал хорошее. С двух десятин почти что шестнадцать четвертей собрал, ячменю с полдесятины четвертей пять взял. Полдесятины баштану… Огирок21 ничего, а кавун22 весь погорел, вся гудина повяла, проса полдесятины… едва свое вернул. А десятина пшеницы даже совсем из-под земли не вышла. Ну а сено плавное в наших местах всегда хорошее. Высокое, густое… Дай Бог, чтобы на всем свете такое сено было. Поверите, батюшка, это не сено, а, как бы вам сказать, – шелк.

– Так ты, выходит, богач, Антон Бондаренко. Как же мне с тебя сторублевку не взять?

Антон опять выпучил глаза. Никак не мог уловить он тонкой усмешки, которою Кирилл сопровождал свои слова. Видя его недоумение, Кирилл сказал прямо:

– Ну, иди с Богом, Антон. За венчанье дашь, сколько сможешь. А не сможешь, и так повенчаем. И всем своим землякам скажи, чтобы со мной не торговались.

Антон поблагодарил и ушел чрезвычайно смущенный. Он даже не знал, рассказывать ли землякам о своем разговоре с батюшкой. По дороге он рассчитал, что может безобидно для себя дать за венчанье карбованец23, не считая свечей, которые он купит особо. Будь это у отца Родиона, дешевле пяти рублей не отделался бы, а со свечами и все семь. Это было так приятно, что он боялся, как бы кто не помешал, не отсоветовал новому священнику. Очевидно, новый батюшка просто не знает порядков. А ежели это дойдет до отца Родиона, который ему растолкует, то дело примет другой оборот. Поэтому Антон решил сохранить это пока в секрете, а когда уже дело кончится, рассказать землякам. И когда его спросили, много ли взял новый батюшка за венчанье, он без запинки ответил:

– Шесть карбованцев слупил!

– Ого! Видно, порядки знает!

– А то нет?! – окончательно покривил душой Антон. – Недаром же он, сказывают, ученый да переученый!

Когда Антон ушел и дверь за ним затворилась, Кирилл встал и в волнении прошелся по комнате.

– Знаешь, это даже обидно, до какой степени в них глубоко сидит эта болезнь! – заговорил он, обращаясь к Муре. – Ведь он приходит ко мне прямо как к торговцу: ваш товар, наши деньги! И я уверен, что он недоволен, даже, пожалуй, возмущен… Нет, ты обрати внимание: я священник, я должен освятить союз его дочери с ее женихом, он за этим пришел. И он говорит мне: продай мне на пять рублей Божией благодати! Я должен был сказать: нет, нельзя, это стоит десять, и наконец, довольно поторговавшись, мы согласились бы на семи рублях… Какого же мнения он будет обо мне?

– Однако, Кирилл, надо же чем-нибудь жить священнику! – возразила ему Марья Гавриловна.

– Конечно, надо, Мура, конечно! Но это надо как-нибудь иначе устроить. Такая форма обидна мне… Обидна!..

Мура ничего больше не возражала, но он нисколько не убедил ее. Она с малолетства видела, как спокойно торговались за разные требы, и привыкла думать, что это в порядке вещей и что иначе быть не может.

На другой день утром произошло венчанье Горпины с Марком Працюком. Венчанье было немноголюдно, так как пора была горячая, да и про Горпину было известно, что она уже не девушка. Молодые торопились, чтобы поспеть на гумно, собираясь вечером устроить пирушку. После венчанья Антон подошел к Кириллу и, сильно конфузясь, сказал:

– Как уже вы разрешили, батюшка, так вот… карбованец могу!..

Кирилл спокойно взял от него рубленую бумажку и тут же передал ее дьякону, отцу Симеону. Дьякон взглянул на рублевку и совершенно непроизвольно скорчил такую жалкую мину, что дьячок Дементий, уносивший в алтарь венцы, сейчас же понял, что дело неладно. Через полминуты они о чем-то шушукались на клиросе. Вслед за этим Дементий крупными шагами побежал через всю церковь, догнал уходившего Антона и схватил его за рукав.

– Ты, бычачья голова, рехнулся, что ли? – спросил он его низким, сдержанным голосом.

– Чего? – проговорил Антон, хотя отлично знал, чего хочет дьяк.

– Как чего? За венчанье карбованец даешь?

– А ей-богу же, Дементий Ермилыч, я больше не имею!

– Да я тебя не спрашиваю, имеешь ты или нет, а ты скажи, сколько тебе батюшка назначил?

– Батюшка? Батюшка сказал: «Сколько в силах, столько и дашь…». Ну, я…

Дьячок Дементий совершенно растерялся, до такой степени это было дико. Этим воспользовался Антон и поспешил удрать, боясь, чтобы с него не слупили чего-нибудь лишнего. Дементий возвратился на клирос уже более сдержанными шагами и поведал дьякону то, что узнал от Антона. В это время Кирилл, сняв облачение, вышел из алтаря и направился к выходу. Они замолкли, но на лицах их явно выражалось изумление и неудовольствие, хотя они и старались скрыть эти чувства. Кирилл очень хорошо видел это, но сделал вид, что ничего не замечает, и вышел из церкви.

– Нет, что ж это такое, отец Семен, я вас спрашиваю? – во все свое широкое горло крикнул тогда дьячок Дементий. – Этак и с голоду пропасть можно! Ежели за венчанье не брать, так за что же брать?

– Новые порядки, Дементий Ермилыч! – слабым тенорком ответил болезненный дьякон и прибавил: – Ковшик с вином уберите, Дементий Ермилыч!

Дьячок Дементий ринулся к стоявшему посреди церкви низенькому квадратному столику, схватил ковш и помчался с ним в алтарь. Все это он проделал с неудержимым негодованием. Дьякон же стоял, смиренно опустив голову, как человек, привыкший смиряться перед всевозможными невзгодами жизни.

– Знаете что? – сказал дьячок, вернувшись из алтаря. – Пойдем к отцу Родиону и расскажем ему.

– А надо, надо! – ответил дьякон. И, выйдя из церкви, они направились прямо к отцу Родиону.

Отец Родион принял их запросто. Он был в широких нанковых24 шароварах, спускавшихся в голенища невысоких сапог, и в коротенькой куртке. Когда они вошли в комнату, которую называли гостиной, отец Родион стоял у клетки, висевшей над окном, и осторожно и сосредоточенно переменял воду канарейкам.

– А! наше воинство пожаловало! – промолвил он, оставшись в прежней позе и не покидая своего занятия. – Ну, как дела?

– Нехорошо, отец Родион! – пожаловался дьячок Дементий, в груди которого еще кипело негодование.

– Ну-у? Что же именно?

– Сейчас венчали Антонову Бондаренкову дочку. А за венчанье получили руб-карбованец.

– Это каким же манером?

Отец Родион все еще оставался спокойным и не оставлял своего идиллического занятия.

– Очень просто. Кончили это мы венчанье, подходит Антон к отцу Кириллу…

Дьячок Дементий начал рассказывать, как было дело, останавливаясь на мельчайших подробностях. Когда он дошел до объяснения Антона и повторил его ответ: «Батюшка, – говорит, – сказали: сколько, – говорит, – в силах, столько, – говорит, – и дашь», то отец Родион внезапно оставил клетку, которая начала раскачиваться из стороны в сторону.

– Вот оно что! Ну, это, могу сказать, нехорошо! – сказал он.

– Весьма даже нехорошо! – жалобно подтвердил дьякон.

– Ведь это только один раз надо сделать, а там уж пойдет. Это им очень понравится!..