Рейчел Эванс
Как я год жила по Библии
«Книги Рейчел полны мудрости, остроумия и искренних историй, написанных живым языком». – The Washington Post
«Рейчел Хелд Эванс – чрезвычайно популярная писательница и обаятельный блогер». – Slate
«Эванс обладает уникальным писательским голосом». – The New York Times
«Рейчел Хэлд Эванс провела год, изучая все нормы и правила для женщин из Библии и следуя им до буквы». – Today
«Ужасно смешно и остроумно. Эта книга сделала ее знаменитой». – The New Yorker
«Книги Рейчел полны мудрости, остроумия и искренних историй, написанных живым языком». – The Washington Post
«Рейчел Хелд Эванс – чрезвычайно популярная писательница и обаятельный блогер». – Slate
«Эванс обладает уникальным писательским голосом». – The New York Times
«Рейчел Хэлд Эванс провела год, изучая все нормы и правила для женщин из Библии и следуя им до буквы». – Today
«Ужасно смешно и остроумно. Эта книга сделала ее знаменитой». – The New Yorker
Дэну, каждый год с которым – приключение, и всем доблестным женщинам, чьи истории заслуживают того, чтобы их рассказать
«Посмотрите на лилии» – вот единственная заповедь, которую я исполняла.
Эмили Дикинсон
Вступление
Не сама ли природа учит нас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, это для нее честь?
1 Кор 11:14–15
Я сидела в парикмахерском салоне и смотрела на себя в зеркало, не понимая, куда делась женщина, сидевшая в этом же кресле год назад.
Триста шестьдесят восемь дней без стрижки – и чувствую себя героиней «Уиллоу». Или, точнее, героиней «Уиллоу», плавно переходящей в образ участницы «Spinal Tap»[1].
Помимо длинных волос я набрала шесть кило, обнаружила в себе пристрастие к пресному хлебу и начала чересчур уютно чувствовать себя в безразмерных футболках и пейзанских юбках; плюс ко всему мне исполнилось тридцать.
Над моей копной нависла хорошенькая белокурая стилистка. Осторожно провела пальцами по спутанным русым прядям. Кажется, ее ногти там запутались.
– Так, и что же я могу для вас сделать? – пропела она нежнейшим голоском с протяжным выговором Восточного Теннесси. Я сильно подозревала, что за этим ласковым тоном прячутся ужас и омерзение.
– Дело в том, что последний раз я стриглась год назад, – сообщила я. – И, сами видите, волосы у меня слишком густые, чтобы позволять им… ну, расти просто так. Так что я хотела бы просто привести их в порядок. Может, подрезать на палец… или на два.
– А что же это вы целый год не были в парикмахерской? – с игривым смешком поинтересовалась стилистка, ничуть не смущенная.
– Что же это я?..
Именно этот вопрос задавали мне люди каждый раз, когда я накидывала на голову шарф, чтобы помолиться, или называла мужа «господином»; об этом спрашивали, когда я проводила воскресный день на крыше, или спала во дворе во время месячных, или ставила в ванной четыре килограмма теста, чтобы оно поднялось. Именно этот вопрос я слышала, когда люди хотели узнать, что привело меня в школу амишей в местечке Гэп, штат Пенсильвания, или на ферму морских свинок в боливийской Кочабамбе, или в бенедиктинский монастырь в Каллмене, штат Алабама. С какой стати образованная и свободомыслящая женщина вроде меня, никогда не питавшая особой склонности к домашнему хозяйству, вдруг занялась готовкой, вязанием и шитьем?
Парикмахерша не понимала – и я тоже не знала, как ей объяснить: я целый год не стриглась, потому что две тысячи лет назад один еврей, делатель палаток, в письме своим коринфским друзьям упомянул, что «если жена растит волосы, то это для нее честь» (1 Кор 11:15).
Однако парикмахерские в маленьких городках – быть может, последние островки культуры устного народного творчества; а пока сидишь завернутая в полиэтилен и с дюжиной шпилек в волосах, заняться тебе все равно больше нечем. Так что я решила рассказать все с самого начала.
И пока, под жужжание фенов и болтовню соседок, один за другим падали на пол клочки моей «чести», я рассказывала парикмахерше о том, как провела год в погоне за библейской женственностью.
Мы с Дэном, моим мужем, давным-давно договорились завести ребенка, как только у нас появятся деньги или мне исполнится тридцать, – неважно, что произойдет первым. И это соглашение вполне меня устраивало вплоть до двадцать девятого дня рождения, наступившего 8 июня 2010 года, – за четыре месяца до того, как я начала свой великий эксперимент.
Через несколько дней после именин я сидела в гостиной, полной детишек, разноцветной оберточной бумаги, надутых воздушных шариков и полностью сдувшихся мам, и спрашивала себя: неужто наступает последний год моей свободы? Только что одна мамочка, чуть не плача, поведала мне, что ее малыш сегодня покакал чем-то подозрительным – во всех ужасных подробностях. А потом, как всегда бывает после пары-тройки страшных историй из жизни родителей, кто-то поинтересовался таким знакомым воркующим голоском: «Рейчел, ну а ты когда же обзаведешься детьми?»
Я привыкла воспринимать этот вопрос положительно, как своего рода комплимент или приглашение. Но возраст мой приближался к тридцати, приличных, в меру уклончивых ответов становилось все меньше, а правду – то, что материнство вселяет в меня неописуемый ужас – было невозможно произнести вслух. Мне пришло на ум, что можно выйти из положения с помощью лжи. Ну, знаете: пожать плечами, смахнуть слезинку, сказать, что мы, мол, очень стараемся, но, должно быть, Богу виднее… Кто станет проверять или приставать с расспросами? Однако вместо этого я вдруг услышала собственный голос:
– Пожалуй, сначала напишу еще одну книгу.
Возможно, ответ прозвучал грубее, чем мне хотелось.
Дэн определенно меня не торопил. Он из тех, кто превыше всего ценит эффективность; а после семи лет брака наша пара шла по жизни с эффективностью спецназа. Общались мы в основном жестами и особыми словечками, которых никто, кроме нас, не понимал, и все задачи – от повседневных домашних дел до путешествий, от организации отдыха до ведения бизнеса – решали быстро и слаженно, как сработанная команда. О распределении труда или о «ролях» мы практически не говорили: каждую задачу молча брал на себя тот, кто в данный момент мог проще и быстрее ее выполнить. Когда наступало время ужина, кто-нибудь из нас готовил. Когда кончались деньги, кто-нибудь из нас находил нового клиента. Когда губка возле кухонной раковины начинала смердеть, словно разложившийся труп… хотя нет, губку выбрасывал Дэн.
Но оба мы понимали, что с появлением памперсов и детских сидений положение может измениться; поэтому всякий раз, когда я поднимала вопрос о детях, Дэн пожимал плечами и говорил: «Спешить некуда». Я с этим быстренько соглашалась и меняла тему, притворяясь, что не слышу, каким грохотом отдается во всем теле оглушительное тиканье «часиков».
Однако к размножению подталкивали меня не только подруги, но и церковь.
Я выросла в евангелической вере – следовательно, немалую часть жизни провела в сожалениях обо всем остальном человечестве – и о его уверенном марше в ад. Не то чтобы родители меня этому учили; скорее, эту мысль я почерпнула у проповедников, учителей воскресной школы и сверстников, а потом додумала до конца. Снова и снова слыша, что «широк путь, ведущий в погибель», я сделала вывод: буддисты попадут в ад за то, что поклоняются Будде, католики – за то, что поклоняются Марии, а Эл Гор – за то, что поклоняется природе. И вплоть до колледжа ничего странного или несправедливого в этом не видела.
