Но наши уже убедились, что им нет иного способа спастись самим и спасти колонию, как именно не дать дикарям вернуться. А потому, предупредив дикарей, что пощады не будет, они снова принялись за лодки и разрушили их все, кроме тех, которые еще раньше были разбиты бурей. Увидав это, дикари в лесу издали такой громкий и страшный крик, что наши слышали его совершенно явственно, и, как безумные, заметались по острову.
При всем своем благоразумии, испанцы не сообразили, что, приводя в такое отчаяние дикарей, им следовало в то же время хорошенько стеречь свои плантации. Правда, дикари не добрались до главных убежищ, т. е. старого замка у холма и дальней пещеры, но все же отыскали мою дачу и все крутом опустошили — повыдергали колья из изгороди и молодые деревца, вытоптали поля, оборвали весь виноград, уже совершенно зрелый, — словом, причинили нашим огромные убытки, без всякой пользы для самих себя.
Наши готовы были сражаться с дикарями при всяких условиях, но преследовать их не могли, даже когда они попадались в одиночку: во первых, дикари слишком быстро бегают для того, чтобы их можно было догнать, во вторых, наши боялись пуститься в погоню за которым нибудь одним, чтобы их в это время не окружили с тылу другие.
Обсудив свое положение, наши первым долгом решили, если возможно будет, загнать дикарей в самый дальний угол острова, юго‑восточный, для того, чтобы, если на берег высадятся еще дикари, они не могли найти друг друга; а затем ежедневно охотиться за ними и убивать их, по скольку придется, чтобы уменьшить их число, и, наконец, если удастся, приручить их, дать им зерна, научить возделывать землю и жить своим трудом.
Для достижения этой цели наши стали преследовать дикарей и так запугали их, что через несколько дней стоило кому либо из них выстрелить из ружья в индейца, как тот, даже и не раненный, валился на земь от страха. Они так смертельно боялись белых, которые каждый день охотились за ними и почти каждый день кого нибудь убивали или ранили, что уходили все дальше и дальше, скрывались в лесах и лощинах и страшно бедствовали от недостатка пищи; многих потом находили мертвыми в лесу, без малейших повреждений на теле, они погибли просто с голоду.
Узнав об этом, наши смягчились и прониклись к ним жалостью, особенно набольший испанец — удивительно добрый и великодушный человек, другого такого я не встречал; — и вот он предложил, если возможно будет, захватить которого нибудь из индейцев живым и объяснить ему намерение белых по отношению к нему и его единоплеменникам, так чтобы он мог служить переводчиком; а затем попытаться поставить дикарей в такие условия, чтобы они и сами могли жить и нам не вредили.
Долго никто из индейцев не попадался, но, наконец, одного, ослабевшего и еле живого от голода, удалось захватить в плен. К нему направили старого Пятницу (т. е. отца Пятницы). и тот объяснил ему, что белые хотят оказать им милость и не только пощадить их жизнь, но и дать им кусок земли, зерна на посев и хлеба для пропитания, под условием, что они, с своей стороны, обязуются не выходить из отведенных им пределов, не приближаться к владениям белых и не вредить им. Старый Пятница велел индейцу вернуться к своим единоплеменникам и переговорить с ними, предупредив, что, если они не согласятся, их всех перебьют.
Бедняки, совершенно присмиревшие — да и оставалось их немного, всего около двадцати семи человек — согласились с первого слова и попросили дать им поесть чего нибудь. Тогда двенадцать испанцев и двое англичан, вооружившись и взяв с собой трех индейцев‑невольников и старого Пятницу, отправились к ним. Три индейца невольника снесли им большой запас хлеба и вареного рису, высушенного на солнце; и кроме того отвели к ним трех коз. Затем им было ведено отойти на склон холма, где они уселись на землю и с благодарностью уничтожили данную им провизию. Впоследствии дикари эти свято держали свое обещание и никогда не приближались к жилью белых, за исключением тех случаев, когда приходили просить съестных припасов или указаний. Так они и жили на своем участке, когда я приехал на остров и посетил их.
Их научили сеять и жать, печь хлебы, приручать и доить коз; теперь им не хватало только жен, чтобы разрастись в целое племя. Наши научили их делать деревянные заступы — вроде того, какой я себе сделал, дали им дюжину топоров и три или четыре ножа; все они оказались удивительно кроткими и наивными, как малые дети.
С этих пор и до моего приезда, т. е. в течение двух лет, дикари совершенно не тревожили нашей колонии. Правда, время от времени к берегу подъезжало несколько челноков, и дикари справляли на берегу свои бесчеловечные праздники; но, так как они принадлежали к различным племенам и может быть даже не слыхивали о том, что сюда приезжало большое войско, и о том, зачем оно сюда приезжало, — то и не разыскивали своих земляков, да если бы и стали разыскивать, найти их было не так то легко.
Итак, я дал, как мне окажется, полный отчет обо всем, что случилось на острове до моего возвращения, по крайней мере, обо всем заслуживающем внимании.
Дикари, или индейцы, очень скоро цивилизовались под влиянием колонистов, и последние часто посещали их, но индейцам под страхом смерти был запрещен вход во владения белых; они боялись, как бы те снова не предали их. Замечательно, что дикари оказались наиболее искусными по части плетения корзин и скоро превзошли своих учителей.
Мой приезд очень облегчил положение дикарей, ибо я снабдил их ножами, ножницами, заступами, лопатами, кирками и всякими нужными для них орудиями. С помощью этих орудий они изловчились устроить очень красивые хижины или дома, обнесенные крутом плетнем или же с плетеными, как у корзин, стенами. Это было очень остроумно, и хотя постройки имели странный вид, но служили прекрасной зашитой как от жары, так и от всяких зверей и насекомых. И наши были так довольны этими хижинами, что приглашали к себе дикарей и приказывали выстроить для себя такие же. Когда я отправился посмотреть английские поселки, то мне издали показалось, что передо много большие пчелиные ульи. А Вилль Аткинс, сделавшийся теперь очень работящим, полезным и трезвым малым, выстроил себе такую плетеную хижину, какой, я думаю, и не бывало на свете. Этот человек обнаружил вообще большую изобретательность даже в таких вещах, о которых он раньше не имел никакого понятия: он сам устроил себе кузницу, с двумя деревянными мехами для раздувания огня, сам нажег себе угля для кузницы и сделал из железного лома наковальню. При помощи этих приспособлений он выковал много различных вещей: особенно крючков, гвоздей, скоб, болтов и петель. Никто в мире не видел должно быть таких прекрасных плетеных построек, какие были у него. В этом огромном пчелином улье жили три семьи: Вилль Аткинс, его товарищ и жена убитого третьего англичанина с тремя детьми (третьим она была беременна, когда погиб ее муж). Товарищи ее мужа охотно делились с нею хлебом, молоком, виноградом, а также дикими козлятами и черепахами, если им случалось убить или найти их. Так все они жили согласно, хотя и не в таком достатке, как семьи двух других англичан, как было уже упомянуто мною.
Что касается религии, то я не знаю, право было ли у них что либо подобное, хотя они часто напоминали друг другу о существовании бога очень распространенным у моряков способом, т. е. клянясь его именем. И их бедные, невежественные дикарки‑жены немного выиграли от того, что были замужем за христианами, как мы должны их называть. Они и сами очень мало знали о боге и потому были совершенно неспособны беседовать со своими женами о боге и вообще о религии.
Чему жены действительно научились от них, так это сносно говорить по английски, и все их дети, которых было в общем около двадцати, с самых ранних лет начинали говорить по английски, хотя в первое время и говорили ломаным языком, подобно своим матерям. Во время моего приезда на остров старшим из этих ребят было лет по шести. Матери их были рассудительные, спокойные, работящие женщины, скромные и учтивые; они охотно помогали друг другу, были очень внимательны к своим господам — не решаюсь назвать их мужьями — и покорны им. Оставалось только просветить их светом христианской веры и узаконить их браки.
