– Леннон, – чуть сварливо говорит Санни. Уголки его пухлых губ слегка приподнимаются в мрачной улыбке.

– Прости, мамочка, – говорит он.

Когда мы были поменьше, народ в школе безжалостно над ним издевался – как ты отличаешь одну мать от другой? Для него Санни – это мамочка, в то время как Мак – мамуля. И хотя родила его Мак, ни одна из них в его глазах не стала от этого больше или меньше любимой.

Санни кривит губки и улыбается ему в ответ. Он прощен. Родители могут спустить ему что угодно. Он таких не заслужил.

– Ну, Зори, каким ветром тебя к нам занесло? – спрашивает Мак, пока Леннон поправляет крохотный ремешок на лапках ящерицы.

Чтобы поддерживать беседу, не говоря Леннону в спину, мне приходится отойти в сторону. И когда он только так нелепо вымахал?

– У моей мамы пропала посылка FedEx.

Мак бросает взгляд на Санни. Между женщинами пробегает мимолетная, но мощная искра реакции.

– Что-то не так? – подозрительно спрашиваю я.

Санни прочищает горло.

– Ничего, радость моя.

Она запинается, не в состоянии набраться решительности сказать что-то еще.

– Мы и в самом деле кое-что получили, – все же продолжает она, лезет рукой под стойку, вытаскивает конверт из коричневатой манильской бумаги и с извиняющимся видом протягивает его мне. – Я его вскрыла, случайно, по ошибке. Не прочла, что он для твоей матери. И увидела ее адрес, только когда уже распечатала.

– Ничего страшного, – говорю я.

Такое случалось и раньше, от чего папино давление взлетало к небесам, но маме будет наплевать. Проблема лишь в том, что Мак, судя по виду, слишком уж неловко. Даже Леннон… и тот отстранился от меня больше обычного, его энергия перешла из прохладного регистра в арктический. В моей голове звенят предупреждающие звоночки.

– Ладно, давайте, мне надо идти, – говорю я, делая вид, что не заметила ничего плохого.

– Передай Джой наши наилучшие пожелания, – говорит Мак. – Если твоей маме захочется попить кофейку… – она умолкает и натянуто мне улыбается. – Словом, она знает, где нас найти.

– Да и ты тоже, – согласно кивает головой Санни, – мы же не чужие.

Теперь уже я чувствую себя неловко – то есть, больше обычного – оттого, что мне приходится терпеть унижение в виде этого магазина.

– Конечно. Спасибо за посылку.

Я признательно поднимаю конверт, поворачиваюсь, чтобы уйти, и чуть не сшибаю выставочный экземпляр гигантского голубого вибратора, красующегося рядом с кассовым аппаратом. Инстинктивно тяну руку, чтобы не дать упасть шатающемуся куску пластика, и в этот момент понимаю, к чему, собственно, прикасаюсь. О господи.

Леннон взмахивает черными ресницами, буравит взглядом пол и не поднимает глаз.

Надо бежать. И немедленно.

Путаясь в собственных ногах, я выхожу из магазина на солнечный свет и делаю глубокий вдох. Вернуться в клинику достаточно быстро не получается.

Но когда я усаживаюсь за стол в приемной и прикрываюсь им, как щитом, глаза опускаются на конверт, который дали мне Макензи. В графе «Отправитель» значится почтовый ящик в Сан-Франциско, послание действительно адресовано Джой Эверхарт. Не знаю, как это можно было не заметить, ну да ладно.

Бросив взгляд на коридор в задней части клиники и удостоверившись, что там никого нет, заглядываю внутрь. Там лежат написанная рукой на клочке бумаги записка и альбом с личными фотографиями. Его бренд узнаю по рекламе в Интернете: «Отправьте ваши снимки, и через пару дней мы пришлем вам альбом». На обложке вычурным шрифтом начертано: «Путешествие на Багамы».

Я открываю его, и моим глазам предстает целая куча фоток солнечного отпуска. Океан. Пляж. Мой отец в маске и с трубкой для подводного плавания. А здесь он же обнимает за талию какую-то женщину.

Погодите.

Что?

Листая быстрее, я смотрю на глянцевые снимки, на которых чаще всего изображено примерно то же самое. Ужин и тропические напитки. Отец, улыбающийся своей ослепительной улыбкой. Только вот предназначается она не маме, а какой-то незнакомке. Незнакомке с золотым браслетом на лодыжке и длинными накладными ресницами. Он без конца ее обнимает, а на одном из фото даже целует в шейку.

Что это? Загул после маминой смерти? Женщина, которая была до Джой? Я достаю письмо.

Джой!

Мы с вами не знакомы, но мне, между нами, женщинами, говоря, кажется, что вам будет интересно это увидеть. Перед вами фотографии отпуска, в который мы ездили прошлым летом.

Удачи вам,

Одна из многих.

У меня холодеют пальцы. Прошлым летом? Но прошлым летом отец был здесь, работал в клинике. Хотя нет, погодите… уезжал на неделю на конференцию по мануальной терапии. А домой вернулся с ошеломительно черным загаром… объяснив, что получил его, валяясь каждый день после обеда в отеле у бассейна.

– Ни хрена себе, – шепчу я.

У моего отца на стороне есть любовница.

Ни о чем другом я думать не могу. Вечером мама, вернувшись из Окленда, куда она ездила повидать бабушку Эстер, разрешает мне взять машину. Я сижу в темном зале обсерватории Мелита Хиллз на ежемесячном собрании астрономического клуба. Иногда мы берем телескопы и поднимаемся на крышу, но на этот раз нас собрали лишь сообщить очередную информацию. Поэтому из-за альбома с фотографиями с Багамских островов я не обращаю ровным счетом никакого внимания на доктора Вирамонтеса, бывшего учителя из Беркли, ныне вышедшего на пенсию и ставшего председателем нашего местного отделения. Он обращается к собравшимся – двум десяткам человек, в большинстве своем тоже пенсионеров, и горстке учащихся, моих ровесников, – стоя на кафедре у пульта, превращающего потолок в световое шоу ночного неба. Четверть часа назад доктор говорил, где мы будем наблюдать метеорный поток Персеиды, но я об этом уже совершенно забыла.

Вместо этого мои мысли зациклились на фото отца, где он целует ту женщину.

Он солгал маме. Солгал мне.

И, кроме того, заставил солгать меня и сказать маме, что Макензи никакой нашей почты не получали. Ведь о том, чтобы передать маме этот пакет мучительной агонии, эту бомбу с часовым механизмом, и речи быть не может. Только не сейчас, когда ее переполняют веселье и солнечный свет, когда она уговаривает меня отправиться в поход с Рейган. А может, и вообще никогда. Не знаю. После такого наша семья развалится на части.

Раньше мне не доводилось бывать в положении, когда приходится решать, спрятать фотографии отца, у которого завелась другая, или нет. И которая она у него по счету? Вторая? Третья? Что имела в виду та женщина, подписавшись «одна из многих»? Фотографии сделали прошлым летом, и если бы она до сих пор с ним встречалась, то вряд ли стала бы сдавать жене. А раз так, то когда их интрижка закончилась? И сколько было других? Или не было, а есть?

Может, он просто подцепил на конференции по нетрадиционным методам лечения какую-нибудь специалистку по акупунктуре, которая подвернулась под руку?

Они что, все местные?

Я кого-нибудь из них знаю?

Брр… С учетом всех имеющихся в наличии возможностей у меня болят мозги. Но самое странное во всей этой истории то, что женщина на фотографиях очень уж похожа на мою родную мать. То есть это конечно же не она, незнакомка еще не достигла того возраста, в котором умерла мама, но сходство между ними просто невероятное. И это меня просто бесит. У моего отца любовная интрижка с женщиной, похожей на его первую покойную жену. Это ненормально.

Да что я такое говорю? На кого бы она ни походила, это в любом случае ненормально. Вспоминается, как мама сегодня утром улыбалась, не ведая, что отец ей изменяет, и от этого у меня внутри опять все переворачивается.

Слава богу, что после ланча в клинике меня сменяет штатная секретарша, потому как я ни за что не смогла бы посмотреть отцу в глаза.

Меня подташнивает. Саднит сердце. Все это паршиво, паршиво, паршиво. И в виде вишенки на нашем торте из дерьма – об этом знают Макензи. Санни и Мак видели содержимое конверта. Не могли не видеть. Имеется в виду, судя по их неловкому поведению и всему этому трепу о кофе, как будто нам вообще было о чем говорить. Мне трудно винить их, что они просмотрели альбом. Если они случайно его открыли, бьюсь об заклад, что любопытство взяло верх. Как и надо мной.