– Типа того. Вернешься домой – прими противоаллергическое средство, потом я приду посмотрю, как ты, договорились?

– Договорились.

– Я не шучу. Не заставляй меня тащить тебя в «Пресвятое сердце».

– Только не к этим чудовищам, – трагичным голосом говорю я. – Традиционная медицина – для тупоголовых.

Она тычет мне пальцем в бок и щекочет. Я хохочу.

– Следите лучше за своей крапивницей, леди.

Я обещаю внять ее совету.

Когда мы расходимся в разные стороны, я возвращаюсь по тротуару обратно, перехожу на другую сторону улицы, миную машину Леннона и шагаю к магазину на углу.

«Остров рептилий» – один из старейших во всей Калифорнии магазинов по продаже гадов. На его кирпичном фасаде расположилась гигантская фреска, живописующая джунгли с ящерицами, черепахами и змеями. О господи! Я прохожу мимо тропических растений и огромных бревен, прибитых воображаемыми волнами к его заглубленному входу, и толкаю перед собой дверь.

Внутри глаза тут же привыкают к рассеянному свету, ноздри заполняет густой, мускатный запах грунта и змей. Вдоль стен расположились сотни резервуаров и террариумов, их ультрафиолетовые осветительные приборы и нагревательные лампы создают теплую атмосферу. Большинство здешних рептилий выставлены на продажу, хотя хозяева магазина также реализуют собственную программу их разведения и активно занимаются просветительской деятельностью.

У входа красуется большая касса, но Леннона за ней нет, поэтому я смотрю по сторонам, пытаясь узреть его в этом огромном торговом зале. Потом под деревянными балками, тянущимися по высокому открытому потолку, пробираюсь по проходам, забитым пластмассовыми террариумами, искусственными растениями, бесконечными товарами для содержания земноводных: термостатами для регулирования температуры в резервуарах, кормом и гамаками для ящериц. Посреди магазина в огромной клетке красуется ствол старого, сухого дерева. На его голых ветвях расположилось множество крохотных деревянных платформ. С потолка клетки свисают тропические растения, по стенам тянутся вверх цветущие лианы.

И в этот момент я вижу Леннона.

Он стоит в клетке с гигантской зеленой игуаной, устроившейся у него на плечах.

– Ее зовут Мария, – говорит Леннон малышке, которая стоит снаружи, прижимаясь носом к защитному стеклу, – она из Коста-Рики.

– А сколько ей лет? – спрашивает девочка.

– Пять, – отвечает Леннон.

– Столько же, сколько тебе, – напоминает ей мама.

На девочку все происходящее производит надлежащее впечатление.

– И она живет здесь?

– В ее распоряжении целая клетка, – утвердительно отвечает Леннон, – она почти четыре фута в длину, поэтому, чтобы гулять, ей требуется много места. Хочешь, я покажу тебе ее хвост?

Он низко наклоняется по ту сторону стекла, чтобы она могла бросить взгляд.

Девочка смотрит, широко распахнув глаза, восторженно, но вместе с тем и с опаской.

– А она не укусит?

– Если ее напугать, то да, – говорит Леннон, он вкрадчиво что-то говорит большой ящерице, снимает с плеч и кладет на платформу наверху, где она сворачивается вокруг какого-то тропического растения в горшке. – Она позволяет брать себя в руки только очень немногим друзьям. Нужно немало времени, чтобы она поверила человеку и стала его к себе подпускать. Но если ты полюбуешься ею, стоя по ту сторону стекла, Мария возражать не будет.

– А я могу купить ее и держать у себя дома?

Леннон делает вид, что обдумывает ее вопрос.

– Ей требуется много места, к тому же мы будем грустить, лишившись возможности каждый день видеться. Если тебе нравятся ящерицы, лучше возьми в качестве домашнего животного зеленого анолиса или же леопардового геккона. О них совсем нетрудно заботиться, особенно если твоя мама не против покупать живых насекомых…

Он бросает быстрый взгляд на мать, которая решительно качает головой.

– Или же можешь просто приходить сюда и навещать Марию.

Девочка задумчиво размышляет, мама в восторге показывает парню вытянутый вверх большой палец руки. Его лицо расслабляется, на нем появляется теплая улыбка. Я уже сто лет не видела, чтобы он так улыбался. Мило и по-мальчишески. В моей груди вдруг разливается тупая боль.

Не смеши людей, говорю я себе и загоняю поглубже внутрь нежелательные эмоции.

Мать благодарит Леннона и ведет дочь в отдел черепах. Когда он остается один, я с опаской подхожу к клетке и говорю:

– Привет.

Парень резко оборачивается, видит меня, от удивления дергает головой и бросает взгляды по сторонам, будто его могут окружать скрытые камеры: еще настороженнее девчушки, опасавшейся, что ее укусит игуана.

– Что случилось?

– Я возвращалась домой после обеда и увидела твою машину, – говорю я с таким видом, будто заглянуть к нему для меня самое обычное дело.

Будто я вот уже какой месяц подряд не стараюсь избегать ходить по этой стороне улицы, чтобы случайно с ним не столкнуться.

Он принимает оборонительную позу и скрещивает на груди руки:

– Надеюсь, ты явилась не для того, чтобы вручить мне ордер на арест за вторжение в частные владения?

Я внутренне содрогаюсь:

– Мой отец…

– Придурок?

– Он переживает…

– Значит, вот как это теперь называется, – фыркает Леннон.

– Послушай, ты бы тоже бесился, если бы твой бизнес покатился в тартарары после того, как клиенты побежали быстрее крыс с тонущего корабля.

Он задумчиво издает тихий звук, который пробивается сквозь стекло, расшвыривает в разные стороны мои мысли и творит в груди странные, нежелательные вещи. Примерно такое же ощущение возникает, когда по дороге катит большой грузовик. Видеть ты его не видишь, но зато чувствуешь, и это вызывает в твоей душе подозрения без всякой зримой причины.

– По правде говоря, это неправильно, – выговаривает мне он, – в оригинале фраза звучала так: «Когда дом вот-вот развалится, его покидают все мыши».

– Да? Я бы на твоем месте лелеяла самую искреннюю надежду на то, что этого никогда не случится, не забывай – мы все торчим в одном и том же здании, – говорю я, его никому не нужное умничанье меня неожиданно бесит. – Если мы развалимся, обломки могут накрыть и ваш магазин. И где тогда окрестные извращенцы будут покупать себе анальные пробки?

– Чего не знаю, того не знаю.

Он хватается руками за деревянные прутья клетки, наклоняется, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и прижимается лбом к разделяющему нас стеклу. От его одежды исходит чистый, солнечный, мучительно знакомый запах. Запах Леннона.

– Наверное, отправятся в тот же магазин, где твой папочка покупает штуковины, которые ему самому засовывают в задницу. Кажется, это рядом с конторой под названием «Мы – прелюбодеи».

Во мне вскипает ярость:

– Да ты… – начинаю я, но вдруг понимаю, что говорю слишком громко, наклоняюсь к стеклу и понижаю голос: – Не говори никому об альбоме с фотографиями.

– Мне почему-то кажется, что каждый, у кого есть функционирующий измеритель количества дерьма, и так знает, что он подонок.

– Моя мама не знает! – шепотом кричу я в его глупую физиономию.

Он вонзает в меня острый взгляд и издает негромкий звук:

– Ты не стала отдавать ей посылку.

– Потому что это разрушит их брак, – летит в его сторону мой шепот, – я не могу так поступить с мамой, это ее убьет.

Леннон ничего не говорит. Лишь внимательно вглядывается в мои глаза.

– Не говори ничего моей маме, – умоляю я, – и пока я не придумаю, что с этим делать, попроси своих мам тоже держать язык за зубами.

– То, что они говорят твоей маме, не в моей власти. Если ты помнишь, они когда-то дружили. Как и мы с тобой, пока вы не решили, что продвижение по общественной лестнице важнее.

– Что?

Нет. Все действительно пошло прахом, но совсем не так, как он говорит. Это не я послала Леннона. Это он меня послал.

– По правде говоря, я вообще удивляюсь, что ты рискуешь говорить со мной на публике, – говорит он, – с каждой проведенной рядом со мной секундой у тебя остается все меньше жизней. Ты бы за этим делом следила, а то не ровен час, как их счет обнулится.