Ее злость таяла и становилась грустью. Она села на высокий стул.

– Зачем ты женился на мне, если хочешь изменять?

Я не стал ей говорить, что сам факт измены невозможен, если ты не женат. Вместо этого я сказал правду.

– Я ей в жизни не звонил, – я подсел к ней и добавил. – Я люблю тебя, – эти слова прозвучали как заклинание. – С годовщиной нас.

Она позволила мне поцеловать себя (хороший знак), и я почувствовал вкус розового шампанского на ее губах. Мы уже разделись, когда она с силой укусила меня за ухо.

– Все ты врешь.

Она потянулась к моей тумбочке и достала оттуда серебристый квадратик:

– Надевай давай.

Знаю, найдутся те, кто скажет: наш брак был в кризисе. Людям всегда есть что сказать, когда они не видят, что происходит за закрытыми дверями, в кровати, между закатом и рассветом. Но я, будучи не только свидетелем, но и частью нашего брака, убежден, что у нас все было в порядке. Ведь если ее может вывести из себя клочок бумаги, а меня сводит с ума дурацкая резинка – это что-нибудь да значит.

Да, мы были женаты, но мы были молоды и были друг от друга без ума. Прошел уже год, а огонь между нами все еще пылал. Ведь в чем здесь главная трудность? Установить следующее обновление. По идее, мы как тот сериал, «Другой мир»[9], в телешоу «20 лет спустя». Выросшие Уитли и Двейн. Но таких, как мы с Селестией, Голливуд еще не выдумал. У нее талант, а я – ее менеджер и муза. Не в том смысле, что я лежу в чем мать родила, а она меня рисует, нет. Я просто остаюсь собой, а она за мной наблюдает. Еще до свадьбы ее скульптура выиграла приз – на расстоянии это просто шар из разноцветного стекла, но если встать поближе и взглянуть с определенного угла, линии внутри стекла складывались в мой профиль. Ей за эту работу предложили пять тысяч долларов, но она не захотела ее продавать. Когда брак под угрозой, так не поступают.

Она поддерживала меня, а я поддерживал ее. В прошлом, когда мужчины работали, чтобы жены сидели дома, их называли «кормильцами». Рой-старший очень стремился стать кормильцем, чтобы Оливия сидела дома, но у него не вышло. Отчасти для него, а может быть, и для себя самого я пропадал на работе, чтобы Селестия оставалась дома и шила кукол – в этом заключалось ее творчество. Я скорее за мраморные скульптуры музейного уровня и утонченные карандашные рисунки, но куклы доступны даже широкой публике. Я представлял себе линейку матерчатых кукол, которых мы станем продавать оптом – таких можно посадить на полку или просто обнять покрепче. У нее будут и первоклассные работы на заказ, и произведения искусства, за которые станут платить пятизначные суммы. Но имя она себе заработает именно на ходовых куклах – так я ей сказал. И оказался прав.

Знаю, что все это уже быльем поросло и на чудный сад совсем не тянет, но, честно говоря, мне нужно рассказать все с самого начала. Мы были женаты год с небольшим, но это был хороший год. Даже она с этим спорить не станет.

Метеорит врезался в нашу жизнь в День труда[10]. Мы поехали к моим родителям в Ило на выходные. Решили доехать на машине, мне такие поездки нравились больше. По работе часто приходилось летать – тогда я работал торговым представителем в издательстве учебной литературы, которое специализировалось на пособиях по математике (хотя максимум, что я мог – умножать в уме до двенадцати). Дела у меня шли в гору: продавать-то я умел. За неделю до нашей поездки я заключил неплохой контракт на поставку учебников с нашей альма-матер, и все шло к подписанию еще одного, с Госуниверситетом Джорджии. До магната далековато, но я надеялся на премию, которой хватило бы, чтобы начать разговор о покупке нового дома. Вообще-то, меня полностью устраивала и наша нынешняя обитель – крепкий и просторный одноэтажный дом в тихом районе. Просто его нам на свадьбу подарили ее родители, Селестия в этом доме выросла, и они его передали своей единственной дочери – и только ей. Так белые обычно делают, дают детям опору, очень по-американски. Но мне хотелось вешать шляпу на крючок, под которым бы значилось мое имя.

Вот что было у меня на уме, но не в душе, пока мы ехали в Ило. Ссора в годовщину осталась позади, в наши отношения вернулся прежний ритм. Олдскульный хип-хоп долбился в колонки нашей «Хонды Аккорд» – машина для семьи с детьми, но у нас задние сиденья пока пустовали.

Шесть часов спустя я включил поворотник и свернул к выезду 163. Когда мы съехали на двухполосную дорогу, я почувствовал, что Селестия как-то переменилась. Она ссутулила плечи и грызла кончики волос.

– Что случилось? – спросил я, убавив громкость величайшего хип-хоп-альбома в истории.

– Просто переживаю.

– Из-за чего?

– Знаешь, такое чувство, будто я духовку забыла выключить.

Я вернул громкость до уровня где-то между долбежкой и грохотом.

– Ну позвони Андре.

Селестия теребила ремень, будто он слишком натирал ей шею.

– Я рядом с твоими родителями всегда чувствую себя неуверенно.

– С моими?

Людей проще, чем Оливия и Рой, просто не найти. А вот родителей Селестии действительно открытыми не назовешь. Ее отец был невысокий пижон, ростом от горшка два вершка, с копной волос не хуже, чем у Фредерика Дугласа[11], которую разделял надвое косой пробор. Вдобавок ко всему он был еще и какой-то гениальный изобретатель. А ее мать работала в сфере образования, но была не учителем и даже не директором, а помощником инспектора школьного округа. А, забыл сказать, ее отец лет десять-двенадцать назад напал на золотую жилу, когда изобрел соединение, которое замедляет образование осадка в апельсиновом соке. Эту конфетку он продал крупной корпорации, и с тех пор на их семью без конца льется денежный дождь. Так что этих людей действительно удивить сложно. По сравнению с ними Оливия и Рой – это просто подарок.

– Да они тебя любят, – сказал я.

– Нет, любят они тебя.

– А я люблю тебя, и поэтому тебя они тоже любят. Просто же, как дважды два.

Селестия смотрела в окно, мимо проносились тонкие сосны.

– Мне тревожно, Рой. Поедем домой.

Моя жена склонна драматизировать. Но она как-то странно запиналась, и я понял, что она боится.

– Что с тобой?

– Не знаю. Давай вернемся?

– Но что я маме-то скажу? Ты же знаешь, она уже вовсю ужин готовит.

– Свали все на меня. Скажи, я во всем виновата.

Когда вспоминаешь об этом, кажется, что смотришь ужастик, и просто диву даешься, почему же герои так настойчиво игнорируют знаки опасности. Ведь когда чей-то призрачный голос говорит тебе «беги», надо бежать. Но в реальной жизни ты никогда не поймешь, что оказался в фильме ужасов. Ты скорее подумаешь, что твоя жена просто накручивает. Будешь втайне надеяться, что она беременна, потому что именно ребенок привяжет ее к тебе накрепко и отрежет ей пути отступления.

Когда мы приехали, Оливия ждала нас на веранде. Мама любит парики, и в тот раз она надела кудри цвета персикового варенья. Я запарковался во дворе, впритык к папиному «Крайслеру», заглушил двигатель, распахнул дверь, взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и обнял маму. Она у меня малышка, так что я без труда поднял ее в воздух, и она засмеялась звонко, как ксилофон. «Маленький Рой, – сказала она, – наконец ты дома».

Поставив ее на землю, я обернулся, но позади меня было пусто. Я сбежал вниз, снова перепрыгивая через ступеньку, открыл пассажирскую дверь, и Селестия протянула мне руку. Клянусь, я видел, как мама закатила глаза, когда я вывел жену из «Хонды».

– Тут у вас треугольник, – объяснял мне Рой, пока мы пили коньяк, уединившись в комнате. Оливия стояла у плиты, а Селестия ушла переодеться с дороги.

– Мне повезло, – продолжил он. – Когда мы с мамой познакомились, оба уже были вольными птицами. Мои умерли, а ее жили где-то в Оклахоме и вели себя так, будто ее и на свете не было.