- Нет, останься, - сказал он, - я не скажу Микаелефу ничего такого, что хотел бы скрыть от тебя. - Он повернулся ко мне. - Я очень рад, что ты не пострадал, но поскольку расследование ни к чему не привело, я хотел бы услышать из первых уст, что ты видел.

- Конечно, Саддам, - ответил я. И хотя я знал, что такого разговора не избежать и ждал этой встречи, мне было не по себе, когда момент все же настал.

- Ты знаешь, что один из охранников лежит в коме, - промолвил Саддам. - Мы ещё не знаем, выживет ли он. Удай запомнил лишь то, что ты был единственным свидетелем, видевшим все своими глазами.

- Это так, - согласился я, решив отвечать как можно короче. Каким бы усталым Саддам ни был, он не упустил бы случая подловить меня на неосторожном слове или ошибке.

- Удай сказал, что там было трое вооруженных мужчин, и ты это подтверждаешь. Мы также говорили с доктором, который оказался первым на месте происшествия. Он мало что видел, но сказал, что один из стрелявших в Удая, сделав выстрел, что-то выкрикивал.

- Я помню, что он кричал "За Ирак", - неуверенно произнес я, надеясь, что больших объяснений от меня не потребуют. Ожидая следующего вопроса, я заметил как у Саддама непроизвольно дрожат руки. За двадцать лет постоянного общения с ним, после многих совместных испытаний, несчастий и бед, я прежде не замечал за ним такого.

- И ничего больше?

- Я больше ничего не помню. Я думал тогда совсем о другом. Это было ужасно.

- Да, мой друг, - печально вздохнул Саддам. - Но я должен был тебя спросить.

Он быстро встал, кивнул Хашиму и вышел. Мы с Хашимом переглянулись. Он развел руками. Саддам как будто удовлетворился моим рассказом, поэтому я немного успокоился, надеясь, что слышу об этом в последний раз. Я тогда ещё не знал, что моих слов оказалось достаточно, чтобы я стал одним из подозреваемых.

- Президент тяжело переживает все это, - заметил Хашим. - Я никогда не видел его таким подавленным.

Я, что-то буркнув, согласился. Саддам был явно обеспокоен и напряжен в связи с последними событиями. Но стоило мне вспомнить, сколько горя, слез и страданий он принес, жестоко и безжалостно расправляясь с неугодными, так же как это делал его сын Удай, я перестал думать о сострадании, которое мог бы проявить к нему при других обстоятельствах. Моя роль в этом не вызывала у меня чувства вины. Я слышал, что по Багдаду распространяется версия, будто Саддам сам приказал устроить эту стрельбу, но велел стрелять вниз, по машине, чтобы только припугнуть сына. Но я видел, как все было на самом деле.

Раненое колено Удая гноилось, и врачи боялись, что им не удастся спасти ногу. Он же категорически отказывался от ампутации,

Для наблюдения за пациентом были приглашены хирурги из Франции. Саддам потребовал удалить пули, застрявшие близко от позвоночника, но врачи отказались, ибо это было слишком рискованно.

Ходили слухи о том, что Удай физически больше не способен жить с женщиной. Чтобы доказать, что он ещё мужчина и на все способен, Удай женился в третий раз, на шестнадцатилетней дочери кузена своего отца.

Выйдя из госпиталя, прикованный к коляске, он проводил некоторое время со своей подружкой Байдой в холостяцкой квартире. Вскоре он переехал в родовое поместье в аль-Джахдрия, где ему оказывалось все необходимое лечение и уход.

Саддам обращался во все известные клиники мира, пытаясь найти хирургов, способных сделать его сыну операцию позвоночника. Но после того как от этого отказались хирурги Франции, никто не хотел браться. Правительства Франции и Испании, обычно первыми откликавшиеся на гуманитарные просьбы, были по дипломатическим каналам предупреждены своими друзьями по НАТО не брать на себя ответственности за лечение Удая. Несколько врачей из ГДР, задолжавшие Саддаму, приехали в Ирак, чтобы прооперировать колено его сыну. Но оказалось, что даже при наличии высококачественных инструментов и блестящей квалификации хирургов помочь почти невозможно. Если Удай сохранит ногу, он все равно останется калекой. Даже сейчас, заканчивая свои мемуары, я получил сведения, что Удаю продолжает угрожать ампутация ноги по бедро.

Несмотря на то что он оказался прикованным к креслу, Удай продолжал свои агрессивные выходки, более того, когда ему становилось получше, его жестокость усиливалась. В июне в припадке гнева он убил своего охранника Камиля. Камиль был родственником моего хорошего друга. Его семье сказали, что Камиля нашли убитым в районе аль-Дора, где у Удая есть ферма. Убийцу до сих пор ищут. Это напоминает мне историю с убийством Амны.

Месяц спустя, когда Удай возвращался с фермы в город, ему попалась на глаза молодая женщина. Он сразу же заинтересовался ею и приказал охранникам привести её к нему в поместье. Перепуганная женщина подверглась гнусным сексуальным издевательствам, Удай пытался несколько раз изнасиловать её. Когда наконец он убедился, что, будучи импотентом, ничего не сможет сделать, в приливе стыда и гнева застрелил эту женщину.

Она была из семьи христиан, и семье пригрозили, что если они посмеют сказать кому-нибудь о том, что произошло, - будут все уничтожены. В качестве компенсации за потерю члена семьи им выплатили 799 долларов, дали машину и назначили "пенсию" в 159 долларов в месяц.

Саддам был единственным, кто мог оказывать воздействие на Удая, но его начали мучить сомнения относительно психического состояния его сына. Расследование покушения на Удая двигалось медленно. Я сожалел, что он выжил, и успокаивал себя тем, что наши пути теперь редко пересекаются.

В начале октября меня вызвал к себе Саддам. Когда я вошел в кабинет, меня поразило его довольное лицо. Я уже многие месяцы не видел его в таком приподнятом настроении.

Он тепло поздоровался со мной и справился о моем здоровье. Это был хороший признак.

- Садись, Микаелеф, мой добрый друг. Какое прекрасное утро, не правда ли?

Действительно, ярко светило солнце, в открытые окна доносился щебет птиц.

- Да, Саддам, - охотно согласился я. - Прекрасное утро.

Он широко мне улыбнулся, я ответил осторожной улыбкой.

- Вы чем-то довольны. Получили хорошие новости, наверное?