Именно в этом состоянии они прожили лучшие годы, но в последние несколько лет постепенно по шею погрузились в грязь и мерзость жизни. «Наш брак был чрезвычайно трудным. Ну так и что ж, – признавалась Ли. – Я была влюблена в Поллока, а он был влюблен в меня. Он дал мне очень много. Ну и, конечно, очень много взял»[142]. В разлуке Ли страшно хотелось снова схватить Джексона за руку, чтобы они могли вместе улететь в стратосферу, туда, где живет чистое искусство. Оставшееся время в Париже свелось у Ли к постепенному сворачиванию дел до конца августа, до того дня, когда можно будет наконец сесть на теплоход и отправиться в Нью-Йорк, к Джексону.

У Хелен после Менерба оставалась еще масса энергии, и, простившись с Гимпелями, она побывала в Вене, Мюнхене, Амстердаме и Гааге, а Ли тем временем одна вернулась в Париж[143]. У нее возникли трудности с гостиницей, и Дженкинсы предложили ей диван в своей мастерской на Монпарнасе. «Мы были рады принять ее у себя», – вспоминал потом Пол[144]. Он знал всех художников в Париже, особенно экспатриантов, с которыми тесно общалась Джоан. Ли познакомила его с представителями своего поколения – людьми вроде Джона Грэма – и рассказывала о пьянящих днях зарождения мира искусства Нью-Йорка[145].

Во время этих бесед Пола не покидало ощущение, будто «Джексон в каком-то странном чувственном смысле всегда присутствует рядом с ней; абсолютно очевидно, что она все время о нем думала; все, что она видела, она видела и оценивала с точки зрения того, как потом будет рассказывать об этом ему»[146]. Однажды Ли и Пол сидели с друзьями в кафе, и Ли, неожиданно рассмеявшись, сказала: «Боже, вот сейчас Джексон точно учудил бы что-нибудь совершенно возмутительное, например сломал бы стул!»[147]. Жизнь без него казалась ей предсказуемой.

Воскресным утром 12 августа Дженкинсов разбудил телефонный звонок. Трубку взяла Эстер. Это был Клем, он попросил к аппарату Пола. «Постарайся сохранять спокойствие», – попросил Клем и сообщил: Джексон погиб в автомобильной аварии, еще и забрав жизнь молодой женщины. «Ли все сразу поняла по тону разговора, – рассказывал Пол. – Она вдруг закричала: “Джексон мертв!”… А потом, наверное, с полчаса – время в моменты кризиса так обманчиво – пребывала в состоянии неуправляемого, безумного горя. Я просто обхватил ее руками и не отпускал. Мы ведь жили на верхнем этаже в квартире с балконом. Все было так странно»[148].

Когда первый шок превратился в осознание, а боль в вину, Ли сказала: «Мне надо возвращаться в Нью-Йорк»[149]. Пол позвонил американскому культурному атташе Дарту Шпейеру и попросил помочь в тот же вечер отправить Ли домой[150].

Хелен тем временем вернулась в Париж. Она планировала пробыть в «Ки дю Вольтер» еще некоторое время – во Францию приехала ее подруга Соня Рудикофф с мужем. Потом же в планах была двухнедельная поездка в Советский Союз (так Хелен амбициозно надеялась)[151]. В воскресенье утром она поняла, что день у нее свободен, и позвонила Полу: «Привет, как дела?» Тот решил, что Хелен уже знает о гибели Джексона: «Делаем все, что положено, по мере наших сил»[152]. В обеих трубках повисла озадаченная тишина.

Пол быстро догадался, что звонок Хелен оказался просто «дичайшим совпадением». Она и понятия не имеет о случившемся, о том, что гиганта, чьи работы изменили мир искусства и послужили катализатором для ее собственных творческих открытий, более нет в живых[153].

Живопись всегда была для Хелен самым верным способом выражения чувств. Услышав новость, она открыла комод в гостиничном номере и вытащила бумагу, которой был застелен ящик. Маленького набора акварели, взятого в путешествие, художнице явно не хватило бы – слишком мало красного, и она достала из сумки лак для ногтей и помаду[154].

Хелен быстро набросала на золоченой бумаге линии, напоминающие окно, изобразила в раме сине-серые пятна – может воду, а может небо, – а затем «внутренность» комнаты, из которой художница смотрела на Сену. Она переносила на бумагу голые эмоции. Штрихи красной помады на пятнах розоватого лака для ногтей оставили следы, похожие на раны. Яростными мазками через поверхность пролегли синие и зеленые полосы, возможно, символизируя руку, сердито сметающую все со своего пути. Какой бы порядок ни существовал в этом живописном пространстве, теперь он разлетелся в клочья. Закончив, Хелен подписала картину: “Hôtel Quai du Voltaire, 8/56” (август 1956 года).

Сообщив Полу, что готова помочь чем только сможет, Хелен быстро добралась до Дженкинсов. Она принялась составлять телеграммы на своем не слишком хорошем французском, стала хвататься за разные бытовые вспомогательные задачи, слишком трудные для совершенно опустошенной Ли[155]. Потом Хелен с Полом решили вывести вдову из мастерской, чтобы хоть как-то отвлечь ее на несколько долгих часов до самолета, который вернет ее домой[156]. «У меня была машина, и мы все колесили по округе; просто старались оставаться в движении», – вспоминал Пол.

Они съездили в Люксембургский сад и Булонский лес. По пути останавливались в разных кафе[157]. Кофе, коньяк, сигареты[158]. «Мы нутром чувствовали, что не должны об этом говорить», – рассказывал Пол. Под «этим» он имел в виду проблемы Ли и Джексона до ее отъезда из Нью-Йорка. В тот момент их внимание занимали вовсе не детали, которые привели к самоуничтожению Джексона, а величие его жизни в творчестве[159]. «Он писал все небо! – воскликнул Франц, услышав страшную новость. – Он перегруппировал звезды!»[160].

В тот вечер Пол и Хелен доставили Ли в аэропорт, объяснили ситуацию человеку, который оказался в самолете рядом с ней, попросили стюардессу дать Ли успокоительное, чтобы она проспала как можно большую часть 14-часового перелета[161]. Но Ли так и не уснула. Ярким августовским утром в аэропорту имени Кеннеди она сошла с трапа с глазами, красными от усталости и горя. Ее лицо постарело и застыло.

Ли встречала группа взволнованных друзей: Пэтси Саутгейт, племянник Ли Рон Стейн, Альфонсо Оссорио и Бен Хеллер, тот самый молодой коллекционер, который ранее в том году приобрел картину Джексона за восемь тысяч долларов. Он приехал, чтобы помочь Ли пройти таможню[162]. Встречающие отправились обратно в Спрингс, а Ли села в лимузин Альфонсо и наконец-то смогла выдавить из себя вопрос, который репетировала всю ночь. Как это произошло? Понимая, насколько хрупко ее состояние, Альфонсо, тактичный человек и верный друг, ответил, что не знает[163]. Всю остальную дорогу до Лонг-Айленда они молчали.

На самом деле все всё отлично знали. Драма Джексона разворачивалась у всех на глазах и была в высшей мере публичной в течение месяца – с того дня, как Ли покинула Спрингс. Поначалу Джексон выставлял Рут напоказ, водил ее на вечеринки, катал по Хэмптонсу в кабриолете, обнимая за плечи[164]. Большой мужчина, большая машина и настоящая милашка. Рут же, по словам Дженни, «наполнила его дом суетой и суматохой а-ля “я такая хорошая жена”, хотя она готовила еду для человека, который не мог / не хотел есть, и улыбалась человеку, который сам давно забыл, как это делается»[165]. Рут смотрела на Джексона восторженными глазами, а он в ответ – пустым взглядом алкоголика, вся жизнь которого заключена в бутылке. Как бы там ни было, после отъезда Ли Джексон стал пить еще больше[166].