Литмир - Электронная Библиотека

Хмель ещё не окончательно покинул голову Кречетова. Слова застревали у него между зубами. Или где-то на выходе из мозговых извилин.

Пухлая кисть Леонида незамедлительно рассекла пространство, разделяющее их с Михаилом, и тому осталось только привстать, чтобы подтвердить крепким рукопожатием дружеские намерения.

Лёня показался ему очаровательным, если это слово применимо к оценке одного настоящего мужчины другим настоящим мужчиной. «Но жук ещё тот!» – отметил про себя Михаил. Тонкие малиновые губы Лёнечки растягивались, как резиновые, в безразмерной улыбке, глаза колко прощупывали: «Знаем вас, докторов, щас начнёшь лекцию читать…»

Когда церемония знакомства с другом детства закончилась, и тот, мурлыкая, продефилировал куда-то в глубины апартаментов, врач уже серьёзно обратился к несчастному пианисту:

– Ну, рассказывай, Влад. А то я тоже устал сегодня. Набегался, как солёный заяц. А народ – как пил, так и пьёт. Ты хоть меня не огорчай. Короче, валяй. Постой, руки вымою! Где? Понял! – через несколько минут «док» вернулся с закатанными рукавами рубашки. – Ну что, начнём?

Кречетов рассказывал о разорительном походе в казино и об устройстве хитроумной ловушки для «лопухов». Тем временем доктор извлекал из сумки диковинные предметы и раскладывал на пианино. Лежащий под хмельком периодически сбивался с рассказа и настороженно спрашивал: «Что это?» Коротко и буднично звучал ответ: «бабочка»… система… физраствор… Нет другого средства быстро привести перебравшего в подобающий вид, как хорошая капельница.

– Так, Влад, ты, главное, не дёргайся, чтоб я из вены не вышел. Потом полежишь спокойно и через пару-тройку часов будешь как огурчик.

– Значит, я опять смогу пить коньяк? Ведь мой организм… того… очистится? Вот молодцы доктора! Хорошо придумали! Почистился – и пей себе на здоровье! – хохмил Влад, пока Михаил привычными движениями прикреплял банку с физраствором в держателе из половинки пластиковой бутылки к запылённой бронзовой люстре.

Через несколько минут «процесс пошёл», как говаривал один известный политический деятель.

Кречетов долго не засыпал, несмотря на слоновьи дозы снотворного. Он то лежал в некой прострации, то вдруг вспоминал какой-нибудь анекдот и в возбуждении рассказывал его Михаилу. Постепенно землистость лица его сменилась лёгкой бледностью, потом щёки порозовели. Спадала пастозность, взгляд прояснялся, высвобождаясь из алкогольной дымки, исчезала спутанность мыслей и спотыкание слов, выравнивалось настроение.

Михаил невольно проводил аналогии между своим подопечным и героем «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Стивенсона. Чудовищные перевоплощения двойственной человеческой натуры наблюдал он, выводя своих пациентов из лабиринтов опьянения к протрезвлению. Вся печаль состояла в том, что ничем, кроме временного облегчения, помочь было невозможно. Ни Кречетову, ни всем остальным «джекилам», с неудержимой силой губительного пристрастия перевоплощающимся в «хайдов». Он знал одно: спасти этих несчастных, попавших на крючок злодея в облачении добродетели, а попросту яда, каким является алкоголь, может только край пропасти, куда неумолимо тащит их этот самый крючок. Там, на краю пропасти, на границе, разделяющей «быть» и «не быть», обманутый алкоголем обречённый внезапно содрогнётся, очнувшись, и замутнённое сознание его прострелит мысль: «Это конец!»

Для очень немногих этот край становился началом новой жизни.

Остальные… Их просто нет.

Глядя на неискушённого благодушного пианиста, Михаил понимал, что тот в самом начале пути к пропасти, но уже на крючке. Для музыканта выпивка – забава от безделья. Без концертов он вроде Ильи Муромца, посаженного на печку во всех доспехах и дородности. И тесно, и разморило, и ленно, и драконов – пруд пруди, только – что мне за это? А не повалять ли дурака?!

– Док, как мне уснуть? Я не сплю ночами! Мне снится один и тот же сон: я играю Концерт Чайковского, и вдруг сцена подо мной проваливается, и я лечу в чёрную дыру вместе с роялем. Публика хохочет, и жутко мне, будто не люди это, а сборище чертей, и воздуха не хватает…

– Поэтому ты пьёшь коньяк, – подытожил Михаил.

– Не только. Например, не хочу думать о том, что жена подала на развод. Я даже знаю, к кому она ушла. У него толстый-претолстый… кошелёк! Мне противно. Будто я для неё ничего не сделал! Сколько денег я на её задницу спустил, ты бы знал. Всё по салонам… ик… всё массажи… ик, – икал пациент. – А коньяк на ночь… Лёнька, туды его растудыть. Говорит, при бессоннице помогает. Помогает, – кивал он непослушной головой, – выпьешь граммов сто пятьдесят и потихоньку проваливаешься. А если устал до чёртиков, то… не в пропасть на сцене, а в какие-нибудь облака летишь. Как в детстве. Да так хорошо! – дёрнул он руку с прикреплённой «бабочкой», пытаясь нарисовать облака.

– Тише! – шикнул на него Михаил, как на маленького, и проверил, не вышла ли игла из вены.

– Только наутро голова тяжёлая, как чугунок, и наизнанку выворачивает, – жалобно закончил Владислав.

– Я уже говорил: вам противопоказано, – вздохнул доктор и заменил опустевшую банку из-под физраствора флаконом с глюкозой, затем заправил шприц очередным лекарством. – Дедушкина гипертония – ваше наследство. И потом, – Михаил, прищурившись, посмотрел на Влада, – я уверен, что у тебя что-то не то с алкогольдегидрогеназой.

– С чем с чем? – не понял Кречетов.

– С алкогольдегидрогеназой… Это такой фермент, который расщепляет алкоголь. Так вот, у тебя его недостаточно, а может, и вовсе нет, как у сахалинских гиляков и охотских эвенов.

– И что? – заинтересовался больной возможными последствиями своего пристрастия к коньячку, которые на самом деле он уже хорошо на себе чувствует.

– А то, что ты голая мишень для алкоголя. Коньяк и всё такое, даже пиво – для тебя абсолютный яд.

– И что??? – насторожился Кречетов.

– А то – печени твоей хана и тебе тоже. Короче, хочешь играть концерты – играй, не хочешь – пей! Твой выбор, как сегодня принято говорить.

Кречетов задумчиво уставился в потолок. Михаил стал собирать опустошённые флаконы и ампулы в пакет.

В глубине квартиры раздались звуки синтезатора.

– Что это такое? – оторвался от своего занятия Михаил.

– Да Лёньку на новое сочинение пробило, – лениво ответил Кречетов, отгрызая очередной ноготь.

– А-а… – протянул Михаил.

– Лёня – затейник! Музыка у него улётная, но что-то в ней есть такое… А ты не знал?

– Ну здрассьте! Откуда? А звучит необычно, ни на что не похоже, – оживился доктор Ольшанский. – Я много музыки слушаю, есть с чем сравнить.

– Кто бы спорил… – вяло откликнулся полусонный Влад, закрыв глаза. Он думал о том, что Михаил уже опоздал со своим предупреждением. Руки у него дрожат, как у больного паркинсоновой болезнью, перед учениками неудобно. С разучиванием партий проблема – ничего не запоминается. Партию сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано он мучает уже месяц, а финал на репетициях так и не получается, потому что быструю музыку играть по нотам труднее, чем без нот. И ему бывает хорошо, сказочно хорошо, когда он выпивает свою вечернюю дозу коньячка, – кажется, ничего ему больше в жизни не надо.

Сонные глаза медленно приоткрылись и уставились на Михаила. Тот заканчивал укладывать докторскую сумку.

– Ладно, док, пиши свой рецепт. Чёрт с тобой, буду пить таблетки.

– Правильный выбор, – усмехнулся «Айболит» и написал на визитке название препарата. – Всё в ваших руках, – расправил он рукава рубашки.

А уходя, бросил:

– Не шути с этим, Влад.

…В борьбе с самим собой прошли у Кречетова осень и зима. Он долго находился под впечатлением капельницы. Его мучила мысль, что он уже несётся в пропасть, раз пришлось лечь под устрашающую процедуру, иногда вдохновлялся, чувствуя обновление и желание действовать. Но концертов не было, и это обстоятельство давило на него, как могильная плита.

Долг Беленькому, хотя и отложенный до лета, связывал по рукам и ногам. Он не мог себе позволить ни пообедать в приличном заведении, ни даже купить новый портфель: старый, добротный кожаный, приобретённый по скидочным ценам ещё в Америке, не выдерживал тяжести нотных сборников. А он таскал их пачками, аккомпанируя ученикам концерты для фортепиано с оркестром. Ручка портфеля, один раз удачно прилаженная, отлетела вторично. Так что теперь он носил портфель под мышкой, как толстую папку. Замок же регулярно расстёгивался, и ноты выползали наружу. Сначала он переживал, а потом плюнул – привык.

19
{"b":"678557","o":1}