– Я уже сто раз объяснял: только нормальная человеческая еда вылечит вашего ребёнка. Не придётся затрачиваться на дорогие лекарства.

Он умудрялся втискивать продвинутые способы лечения в узкие рамки окаменевших медицинских инструкций прошлого века. Подумать только! Один из его пациентов, странный тихий мальчик, прошёл новомодное тестирование (ох уж эти новинки в системе образования!), и его отправили в школу для детей с задержкой умственного развития.

– Доктор! Придумайте что-нибудь! – обречённо плакала мама тихого мальчика.

Михаил придумал: прописал парнишке лечение, освоенное на последних курсах повышения квалификации. Как раз из тех, что «ни в какие рамки…»

Мама пацана позвонила месяца через три. Тестирование признали ошибкой, оказалось, что все реакции соответствуют возрасту.

– Я сына не узнаю, мой тихоня, которого трудно было чем-то увлечь, вдруг преобразился: с жадностью читает книжки, задаёт уйму вопросов – в общем, превратился в эрудита! Доктор, вы волшебник!

Судя по всему, творить бы Михаилу и дальше чудеса в своей санаторской вотчине, но ему хотелось большего размаха и отдачи. Да-да, отдачи в денежном выражении. И клятва Гиппократа здесь совсем ни при чём. Разве диплом врача – это заведомо гарантия нищеты? В какой-то момент Михаилу всё сделанное раньше показалось скучным. Жажда обновления захватила его. Возникшее настроение чётко совпало с наступившим в стране временем перемен. Начать было сложно, потому что нет ничего более консервативного, чем сознание чиновников от медицины.

– Нет, ты представляешь? – Михаил обычно «раскалывался», когда всё уже случилось и было далеко позади. – Они мою бумагу на аренду помещения в поликлинике под кабинет даже не рассматривали! Сказали, что начальник отдела в командировке. А я его на лестнице встретил. Так он мне в лоб сказал, что, пока жив, никаких новшеств у себя не допустит. Тем более мошенника-гомеопата. Так и сказал: мошенника! Гомеопатию у нас то разрешают, то запрещают… Эх, Россия… Всё новое внедряется с трудом…

И Миша впал в тоску.

Вета женским чутьём поняла: пропадёт мужик. Нужны перемены. Перемены нужны были и Але. Недавно вот подходил Шахов: «Чего вы ждёте? Уезжайте, пока Аля не завяла, она уже выбрала здесь всё, что было возможно, ей надо расти». «Пока приглашают», – добавила про себя Вета.

И она поставила вопрос о переезде ребром. Совершенно необходимо изменить жизнь.

Надо было принимать решение, но Михаил не верил в сумасбродную идею переезда в Москву, как в полёт на Марс. В доме Ольшанских разразился скандал. Разворачивался он по сложившемуся за годы сценарию – как известно, в каждой избушке свои погремушки. Вета извергала аргументы, а Миша упорно отмалчивался, делая вид, что всё происходящее не имеет к нему никакого отношения.

– И снова ты молчишь! – в отчаянии набрасывалась Вета на мужа. – Удобная позиция! Как только что-то надо решать, так из тебя слова не вытянешь! А я что должна делать? До вступительных экзаменов две недели осталось! Так подготовиться надо, где-то жить в это время! – взывала она. Но вместо ожидаемых слов мужской поддержки в ответ раздавалось хлюпающее сопение со стороны дивана.

Михаил в это время был очень далеко. Грохочущий водопад доводов и призывов, которые кидала в его сторону Вета, иссякал, не достигая ватного сознания Миши. Пронзительный голос жены звучал эхом, отражаясь от стен комнаты. «Убежище» Михаила дышало сладким пофигизмом: сюда он сбегал, когда неразрешимые проблемы брали его за горло. Больших усилий не требовалось, – всего-то шкалик разведённого медицинского спирта, и ты на месте. Прямо в «стране дураков».

– Ладно, я дура! – слова Веты зависали в безответном вакууме. – На что блестящую карьеру променяла – на причуды алкоголика! Да ты оборотень! «Доктор Ольшанский! Врач божьей милостью!» Видели бы тебя сейчас твои пациенты! Я тебя такого ненавижу! – переходила границы Вета, не в силах достучаться до пьяного супруга. Их разделяла непреодолимая пропасть между миром неумолимой реальности и миром хмельной расслабленности. Вета строила чёткие планы, она была твёрдо убеждена, что родители должны сделать всё возможное и невозможное, чтобы создать условия для развития таланта дочери. А Михаил не очень верил в собственные силы, и потому его сковывал страх перед резким сломом привычного образа жизни. Она знала, ЧТО обязательно надо, а он думал о том, КАК это осуществить. Он ощущал, какая тяжёлая ответственность на него ложится. Он страшился, что ему не достанет сил достичь такой серьёзной цели, которую ставила перед ним его жена.

На самом деле Михаил поступал как нормальный мужик. Чем выглядеть круглым идиотом, – а что он может сделать? – лучше ретироваться и пережить бурю, потом, глядишь, всё как-нибудь само устаканится.

– Всё… будет… хоро… шо! – беспомощно икал он.

Вета кружилась по квартире, собирая свои и дочкины вещи в кучу посередине комнаты, и разговаривала сама с собой, – до того злость распирала её. Михаил безучастно наблюдал за действиями жены. Стены комнаты наклонялись то вправо, то влево, люстра качалась, свет неприятно резал глаза.

– Как мне плохо… – стонал он, отворачиваясь к стене. – Мельтешите тут… кричите… мешаете спать…

– Вот идиот! Напился, и всё ему трын-трава! – долетал сквозь полудрёму голос Веты. – И до ребёнка ему дела нет! Другие из кожи вон лезут, в престижные школы детей пристраивают, репетиторов нанимают! А тут такая возможность! Учитель – концертирующий пианист! В класс приглашает. А мы ещё думаем, резину тянем: а может, «да», а может, «нет»? Тюфяк ты набитый!

Вета возмущалась, но в душе понимала, что в словах её много несправедливого. Кто таскал с дежурств отбивные для Альки? «Вот моя доля мамонта!» Кто уговорил её саму бросить работу, когда у дочки началась нервная рвота на детский сад? Это он твердил: «От твоей науки ни толку, ни проку! Займись ребёнком…»

«В конце концов, – подумала Вета, выпустив пар, – он ведь кормит меня. И не ворчит за потраченные на новые колготки деньги. Уже за это я должна быть ему благодарна».

Она подошла к Михаилу и тихонько присела рядом. Тот лежал, уткнувшись в подушку, а когда почувствовал её присутствие, поднял голову и посмотрел на неё одним открывшимся, но преданным глазом.

– Да!.. Тюфяк… доктор… Ольшанский… набитый… – и провалился в сон.

Утром доктор Ольшанский поднялся ни свет ни заря, принял душ, побрился, надел чистейшую выглаженную рубашку, поцеловал сонную Вету в тёплую щёку и отправился «на службу» как ни в чём не бывало. Но не надо думать, что Михаил всё сказанное женой пропустил мимо ушей и забыл. Он ходил мрачный и молчаливый, раздражался по мелочам и избегал общения. Он кожей чувствовал: от него ждут решения. И вот настал день, когда он «дозрел» и заговорил первый.

– Я знаю, ты сердишься. Но сама подумай: где я буду работать? Что я буду там делать? Кто меня ждёт в этой огромной бестолковой Москве?

– Миш, ты совсем одичал, – сокрушалась Вета, – тебе, с твоим образованием и опытом, чего бояться? – досадовала она. – Дорогой, ну почему ты всегда себя недооцениваешь? Ты прекрасный врач!

– Ну ладно, не городи чепухи! Обычный врач, каких тысячи, – смущался Михаил – вечно жена преувеличивает, врач как врач, на то и врач, чтобы лечить, это работа. – И сама знаешь, в Москве я буду не первый, кто ищет работу! А жить где? Вот мы приедем, и куда?

– Ладно, Миша, это всё отговорки, – отмахивалась Вета. – Жалко нашу Алю. Ты папа. Кому, как не отцу, прокладывать детям дорогу в мир? И потом, сколько раз мы убеждались, что перемены – это толчок к развитию…

Он и сам ждал этого толчка.

– Хорошо! – согласился Миша и уже вечером положил перед Ветой нужную сумму денег – где он их раздобыл, осталось тайной.

На следующий день Вета с Алей ехали в Москву. До экзаменов оставалась неделя. «Провалимся – ну что ж поделаешь, всё же будем надеяться, – рассуждала Вета, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Ей не спалось. К тому же грузный сосед на нижней полке храпел оглушительно. – А сдадим – тогда будем проблемы решать. По мере их поступления».