VII. (1) Так-то тебе с нами угодно поступать, о мать-природа, которую мы считаем и зовем родительницей? Нас, которым предстоит бороться с сильнейшим войском, ты обеспечила столь жалкими силами, дала в столь трудном сражении такую же [жалкую] душу, которая [скорее] предпочитает быть побежденной, чем победить, [а] если мы не одержим полной победы, ты преследуешь нас настоящей местью, и притом ужасной. Может быть, ты надеешься принудить нас, как детей, побоями? Другого пути тебе надо держаться! Этот, жестокая, даже в отношении детей не одобряют. Ведь те, кого словесным порицанием не побудить к учебе, не побуждаются и наказанием побоями. Так и душа человеческая никогда не сможет по принуждению полюбить добродетели: смотри, как бы она [их] скорее не возненавидела. Может быть, случайно всех самых ученых [людей] более всего секли наставники? Совсем нет. Так и наилучшие не те, кто многократно переносил твои удары. (2) А потому я простираю к тебе с мольбой руки и, склоняясь, обнимаю твои ноги. Если ты мать, какой ты воистину являешься, позволь, чтобы твои сыны в свой черед узнали тебя. Вообрази, что все народы и как раз те, которых ты считаешь непокорными по отношению к тебе и враждебными, перед тобой повержены ниц, грязные, [запущенные], безобразные, обессиленные от скорби и слез. Если бы это позволено было ради исцеления, они сделали бы именно так и сделают, если ты захочешь. Они тебя, мать, лишь бы ты пожелала, так как сами не могут, [то] при моей помощи просят, умоляют, заклинают даровать им одно из двух: или чтобы ты уменьшила такое множество пороков и чтобы в человеческих душах увеличилась любовь к добродетели [честности], или если за некую прежнюю жизнь наказание не должно быть снято, то чтобы за проступки назначались более мягкие мучения и в меньшем числе, и чтобы ты позволила живущим жить и подати, которые не могут быть взвешены, ты не пыталась бы исторгать путем жесточайших мучений, чтобы закон твой не был подобен тому заслуженно отвергнутому [закону], который приказывал разрубить тело неплатежеспособного должника пропорционально между кредиторами³⁷; чтобы не казалось положение безгласных и неразумных [существ] лучше, чем наше, и чтоб смолк, наконец, тот жалобный возглас многих: о, если бы мы родились зверями, а не людьми или никогда бы не рождались! (3) Если бы я лицом к лицу так говорил с самой природой, не знаю, достиг бы я чего-то, однако имел бы надежду. Но поскольку не дозволено вводить ее [природу] в речь других (скрытая поистине в защищенном убежище, она не страшится порицания других), то, если у вас есть что-то, чтобы за нее ответить, я жду и настоятельно требую, чтобы вы сказали. Ведь хотя я и считаю, что нет ничего, что меня опровергает, однако я жажду быть опровергнутым, чтобы смягчить свою душевную муку или скорее скорбь».

VIII. (1) Когда Катон окончил речь, Веджо, чуть-чуть улыбаясь, говорит тогда: «Хотя и решается дело действительно большое и наидостойнейшее из всех и я вижу, что Катон взволнован как речью, так и в душе, не могу, однако, удержаться от смеха, понимая, что столь большой оратор, и притом такой, под защитой которого никогда никакое дело не подвергалось риску, втайне содействовал противной стороне и чуть ли не выступал против своего дела. И чтобы [этот] столь суровый цензор не говорил, что в моем смехе есть злорадство, и чтобы он не порицал меня, прежде чем я начну говорить, [скажу], что я радуюсь не тому, что он содействовал противной стороне; я радуюсь тому, что он сказал в мою пользу. Ведь хотя он говорит и ручается, что он единомышленник именно стоиков и всегда самый решительный противник моих эпикурейцев, как показала вся его речь, однако сама речь [его] потрачена на то, чтобы народ, т. е. земледельцев и подобный род людей, не скажу похвалить как мудрецов (чтобы не казалось, что пальму первенства, каковую он отдает стоикам, он уступил толпе, которая является эпикурейской), но оправдать, защитить, оплакать. (2) Таким образом, что иное ты сделал, если не предпринял защиту наслаждения? О, верный стоик! Ты хотел, чтобы людям было позволено безнаказанно утопать в наслаждениях! Радуюсь за тебя и поздравляю тебя с тем, что никто из той школы [стоиков] не присутствовал здесь на твоей речи, однако достаточно будет [и того], что я, эпикуреец, присутствовал. Они-то тебя бы осуждали, а я смеюсь, они-то негодовали бы, когда ты так старался, [так] скорбел об участи несчастных, наконец (на что едва ли осмелился бы Эпикур, кого ты называешь изнеженным, расслабляющим) жалобно молил об избавлении преступников от наказаний; а я легко переносил и втихомолку то и дело наслаждался не только потому, что ты мое дело защищал, но и потому также, что ты совлек какие-то покровы со своей души. (3) Но, плохо думая о роде человеческом, ты, видно, испугался, что не сможешь безнаказанно порицать общую жизнь и, как ты считаешь, [жизнь] непросвещенной толпы, если не припишешь пороки людей вине природы. Я предпочел бы, чтобы ты воздержался от этого двойного обвинения – природы, а равно и людей, хотя бы для того, чтобы не навлечь [на себя] скорее ненависти за свое порицание дурного образа жизни, пока ты стараешься снискать себе общую благосклонность, оплакивая жалкое его [человеческого рода] положение. Мы вычитали, что некий Гераклит, всякий раз, как выступал и разбирал деяния людей, оплакивал их как безумцев, и, напротив, Демокрита всегда видели смеющимся в общественном месте. То, что один из них оплакивал, другой в свой черед осмеивал. (4) Могу сказать, что ты очень похож на Гераклита, поскольку оплакиваешь людей, за тем лишь исключением, что не так часто льешь слезы; еще бы, ты боишься выплакать глаза, чего, удивляется Ювенал, не случилось с тем [Гераклитом]³⁸. Ты же меня с Демокритом сравнить не можешь, хотя я уже давно смеюсь. Но я не людей осмеиваю, а человека, и притом оплакивающего других. А если ты думаешь, что я Демокриту подобен, то, право, Гераклит Демокритом высмеивается; и совершенно справедливо, тот до стоиков был стоиком, этот – учителем Эпикура. Итак, ты, единственный на земле подражатель Гераклита, попрекаешь людей, как я сказал, за дурной [извращенный] образ жизни, чем ты меня весьма сильно удивляешь. Они [люди] никоим образом не жалуются на свою глупость, ты, кто по сравнению с прочими украшен преимуществом исключительной мудрости, не воздаешь благодарности [природе], но напал на нее, бранишь, вызываешь на суд. (5) Действительно, это оправдание людей тем, что от природы происходит их порочность, больше, мне кажется, ее обвиняет, хотя [и] несправедливо, чем извиняет их. Если же ты мудрец, как ты убеждаешь себя (и я, [соглашаясь], приписываю это и трудам твоим и бдениям), почему другие не следуют мудрости, особенно когда ты выставлен примером и учителем? Никому не отказано в том, чтобы стать мудрецом. Тебя обмануло и привело к такому порицанию то, что еретические стоики ни богов, ни людей не почитают, не на словах, а на деле, согласно их всегдашнему обычаю поступать иначе, чем говорят. (6) Да и природу они порицают во многих вопросах и пытаются переделывать [ее], словно она может быть переделана, например, в душевных волнениях или аффектах, которые они хотят вырвать из нас с корнем³⁹, и утверждают, что нет человека, который не был бы глупым, неистовым (яростным] и таким, которого можно [было бы] назвать еще оскорбительнее. И думая так, они тем не менее говорят, что не обвинители они, а свидетели. Поэтому, что касается меня, соглашаясь с тобой в остальном, я избираю для себя защиту природы вместе с защитой человеческого рода, что, как я покажу, не отделяется от предыдущего.

IX. (1) Не легкомысленно и не дерзко, мужи наилучшие, я взял на себя обязанность отвечать прежде всех. Простите в силу вашего человеколюбия мое желание говорить против стоиков как эпикуреец, поскольку никому из вас такого не подобало: никто не предан какой-либо из этих школ. Но я уверен, что моя речь не будет вам неприятна, не потому, что у меня есть какая-то способность [говорить], а потому, что я открою все тайны стоиков, которые мне очень хорошо известны, так как я исследовал самым тщательным образом их тайники [убежища]. Ведь если сделал приятную вещь римскому народу Гней Флавий, предложивший, чтобы были обнародованы фасты⁴⁰, сохраняемые частным образом, словно книги сивилл⁴¹, разве моя речь не принесет удовольствия, если и я выколю глаза воронам⁴², т. е. стоикам, разгласив их тайны, которые действительно покажутся не менее смешными, когда будут преданы гласности [разглашены], чем те фасты? Однако я не произнесу ни слова, если не почувствую, что оно дано мне и предоставлено вами с охотой». (2). Тогда Брипи [говорит]: «Продолжай же, Веджо, я отвечу тебе за других; знаю, что они так охотно будут тебя слушать, что поручат тебе эту обязанность по своей воле, даже если ты не просишь. Насколько охотнее мы будем слушать тебя теперь, когда ты вызвался вести это дело добровольно. Мы хорошо знаем, сколько живости, какое остроумие, какую силу [убеждения?] ты обычно показываешь. Потому знай, что всего этого от тебя ждут». (3). Но Веджо [говорит]: «Вы мне действительно делаете приятное, что обещаете слушать меня без неудовольствия, но благожелательно и со вниманием, как я и надеялся. Но, пожалуй, не ждите от меня никаких красот речи. Если они где и были, то [теперь] в сравнении со столь замечательным и блестящим оратором я, словно какая-нибудь звезда, скрываюсь в лучах солнца. Прошу только, чтобы вы посчитали необходимым сопоставлять [в речи] существо с существом [содержанием], дело с делом, но не красноречие с красноречием.