Однажды утром две молодые женщины отправились вместе на пляж под руку, раскинув над собой огромный белый зонт. Эдна убедила Адель оставить детей дома, но не смогла уговорить ее отказаться взять с собой маленький сверток с рукоделием, который та умолила позволить опустить на дно сумочки. Каким-то непостижимым образом они сумели сбежать от Роберта.
Прогулка на пляж была довольно продолжительной. К пляжу вела длинная песчаная тропа, по обеим сторонам которой тут и там встречались заросли кустарника, часто небезопасные для гуляющих.
Вокруг с обеих сторон тропы простирались желтые поля ромашки. Чуть дальше тянулись многочисленные огороды, периодически перемежающиеся небольшими плантациями апельсиновых и лимонных деревьев. Вдалеке на солнце поблескивала темно-зеленая рощица.
Обе молодые женщины не были маленького роста, но формы мадам Ратиньоль отличались большей женственностью. Прелесть Эдны Понтелье доходила до вас постепенно. У нее было очень стройное тело, и временами молодая женщина принимала крайне соблазнительные позы, однако в них не было ничего искусственного, общепринято модного. Случайный неразборчивый наблюдатель мимоходом не остановил бы взгляда на Эдне. Но, проявив больше интуиции, он бы обязательно разглядел благородную красоту пластики и грациозную строгость движений, благодаря чему Эдна Понтелье всегда выделялась в толпе.
Этим утром она оделась в прохладное муслиновое платье, белое, с коричневой полосой, вьющейся по всему подолу. Льняной воротничок и большая соломенная шляпа дополняли туалет.
Миссис Ратиньоль, в большей степени озабоченная цветом лица, накинула на голову кисейную вуаль. Она надела удлиненные перчатки из тонкой кожи, которые защищали запястья. На ней было платье чисто-белого цвета с мягкими кружевными оборками. Платье очень шло ей и подчеркивало великолепную фигуру и яркую красоту Адель.
Вдоль пляжа располагались в ряд домики простой, но прочной конструкции, снабженные узкими защитными мостками, выходящими к воде. Домики состояли из двух кабинок, и каждой живущей в пансионе семье была отведена такая кабинка, снабженная всеми необходимыми принадлежностями для купания и прочими удобствами, которые могут быть полезны постояльцам. Обе дамы не имели намерения купаться, они просто прогуливались вдоль воды. Кабинки Понтелье и Ратиньолей находились под одной крышей.
Миссис Понтелье захватила с собой ключ в силу привычки. Отперев дверь своей кабинки, она вошла внутрь и вскоре появилась с ковриком, который расстелила на мостках, и двумя огромными волосяными подушками, покрытыми жесткими полотенцами. Подушки она прислонила к стенке домика.
Молодые женщины устроились рядышком в тени крыльца, облокотившись на подушки и вытянув ноги.
Миссис Ратиньоль откинула вуаль, отерла лицо тонким платком и принялась обмахиваться веером, который она всегда привязывала к платью длинной узкой лентой. Эдна сняла воротничок и расстегнула платье у горла. Она взяла у миссис Ратиньоль веер и начала обмахивать подругу и себя одновременно. Было жарко, и какое-то время подруги обменивались редкими репликами по поводу жары, солнца и яркого, слепящего света. Но ветер был тут как тут. Порывистый, сильный, он взбивал пену на поверхности воды и играл с юбками двух молодых женщин, и они принялись поправлять одежду и растрепавшиеся прически. В воде на отдаленном расстоянии резвились какие-то люди. В этот час на пляже было нешумно. Дама в черном на крыльце соседнего домика читала утренние молитвы. Двое юных влюбленных растянулись под детским тентом, который оказался незанятым.
Эдна Понтелье переводила глаза с одного предмета на другой и наконец остановила взгляд на море. День был погожий, и взор ее уносился так далеко, как только возможно. Только на самом горизонте лениво двигались маленькие белые облачка.
В направлении Кошачьего острова виднелся треугольный парус, южнее можно было заметить другие парусники, казавшиеся издалека неподвижными.
– О ком или о чем ты думаешь? – спросила Адель подругу. Она заинтересованно наблюдала за Эдной, на лице которой отразилось величавое спокойствие.
– Ни о чем, – ответила миссис Понтелье, вздрогнув, и тут же добавила: – Как это глупо! Но, по-моему, именно такой ответ на подобный вопрос мы даем инстинктивно. Посмотрим, – продолжала она, откидывая голову назад и сощурив свои прекрасные глаза так, что они сверкали, как две яркие светящиеся точки. – Посмотрим. Я на самом деле не отдавала себе отчет, о чем думаю, но, возможно, я смогу восстановить ход своих мыслей.
– Ах, неважно! – засмеялась миссис Ратиньоль. – Я не стремлюсь к такой уж точности. Прощаю тебя на этот раз. На самом деле сейчас слишком жарко, чтобы размышлять, особенно размышлять о размышлении.
– Ради развлечения, – упорствовала Эдна. – Во-первых, вид бескрайней водной глади и неподвижные парусники на фоне синего неба представляют собой восхитительную картину, на которую я хотела бы просто долго смотреть. Горячий ветер, обжигающий лицо, напомнил мне без связи с чем бы то ни было летний день в Кентукки, луг, который казался необозримым, как океан, маленькой девочке, бредущей по пояс в траве. И пока шла, она выбрасывала вперед руки, как будто плыла, раздвигая траву, как воду. Вот, теперь я вижу связь!
– Куда же ты шла в тот день в Кентукки, пробираясь сквозь траву?
– Уже не помню. Я просто пересекала по диагонали большое поле. На мне была большая шляпа, она заслоняла мне обзор. Я могла видеть только колышущееся зеленое пространство перед собой и испытывала чувство, будто буду идти так вечно и прогулка никогда не кончится. Я не помню, было мне страшно или хорошо. Должно быть, мне было интересно. Весьма вероятно, это было воскресенье, – засмеялась Эдна, – и я бежала прочь от молитв, от мрачной пресвитерианской службы, которую отправлял мой отец. До сих пор при мысли об этом у меня мурашки по коже пробегают.
– И ты с тех пор так и бегаешь от молитв, machere[9]? – спросила с интересом Адель.
– Нет, нет! – поспешно ответила Эдна. – Тогда я была просто маленьким неразумным ребенком и, не думая, последовала неверному побуждению. Напротив, в определенный период моей жизни вера завладела мной. Начиная с двенадцати лет и до… предполагаю, до сих пор, хотя я не особенно думала об этом, все шло само собой. Но знаешь… – Она резко сменила тему и перевела быстрый взгляд на миссис Ратиньоль, наклоняясь немного вперед, чтобы приблизиться к лицу подруги. – Этим летом я иногда чувствую, как будто снова иду по зеленому лугу, свободно, бесцельно, ни о чем не думая, никем не направляемая.
Адель положила руку на плечо Эдны. Та не отодвинулась, и миссис Ратиньоль горячо обняла подругу, пробормотав вполголоса:
– Pauvrecherie[10].
Этот жест поначалу слегка смутил Эдну, но она тут же с готовностью откликнулась на ласку креолки. Молодая женщина не привыкла к внешнему проявлению привязанности. Они с младшей сестрой, Джанет, часто ссорились просто в силу злосчастной привычки ссориться. Старшая сестра, Маргарет, держалась солидно, с достоинством, вероятно, по причине возложенных на нее слишком рано серьезных обязанностей хозяйки дома. Их мать рано умерла, тогда сестры были еще совсем юными. И хотя Маргарет не была деятельной, она была практичной. У Эдны появлялись время от времени подружки, но, случайно или нет, все они, казалось, принадлежали к одному и тому же типу – все были тихие и замкнутые. Ей никогда не приходило в голову, что основной, если не единственной причиной этого, пожалуй, была ее собственная сдержанность. Самая близкая подруга Эдны в школе отличалась исключительной одаренностью: она писала замечательные сочинения, которыми Эдна восхищалась и которым стремилась подражать. С ней Эдна обсуждала произведения английских классиков, и иногда девочки вели пылкие политические и религиозные дискуссии.
Эдна часто удивлялась одному своему свойству, которое иногда в глубине души мешало ей, хотя внешне никак не проявлялось. В очень раннем возрасте – вероятно, это было в то время, когда она любила бродить через океан колышущейся травы, вспоминалось ей, – она страстно влюбилась в одного статного офицера-кавалериста с печальным взглядом, приезжавшего навестить ее отца в Кентукки. Девочка не в силах была покинуть его общество, не могла отвести глаз от лица этого черноволосого красавца, напоминавшего Наполеона. Но бравый кавалерист постепенно стерся из ее памяти.