Одно из далеко не главных, но очень типичных проявлений маразма советской системы заключалось в том, что мы, «чистые» журналисты ТАСС вроде как не должны были знать, что это за люди, которые вдруг появляются среди нас и, просидев в редакции гораздо меньше, чем мы (некоторым из нас приходилось ждать командировки годами), сразу же отправляются за границу. Причем почему-то всегда заведомо известно, куда именно они поедут работать, в то время как нас, простых смертных, отправят туда, где возникнет вакансия, причем решится это чаще всего в последний момент. Все три мои командировки – в Ливан, Йемен и Ирак – возникали совершенно неожиданно и спонтанно.
Не догадаться об особом статусе и функции этих, других, было совершенно невозможно. К тому же они держались отдельно, особняком, частенько о чем-то перешептывались, замолкая при нашем приближении. Мы в свою очередь обсуждали их за спиной, откуда-то все знали, кто из них «ближний» (КГБ), а кто «дальний» (военная разведка – ГРУ). Некоторые из разведчиков даже не скрывали своей истинной профессии, видно, им нестерпимо хотелось похвастаться. Но все должны были притворяться. С нас, в результате, даже подписок о сохранении секретов не брали, потому что предполагалось, что мы, идиоты, ничего такого не замечаем и ни о чем не догадываемся.
Были эти «подсадные утки», конечно, очень разные: обаятельные и не очень, умные и не очень, злые и не очень. Но почти всем им было свойственно некое высокомерие, с написанным на лице тайным знанием своего превосходства над обыкновенными людьми, принадлежности к особому ордену.
У «товарища Ш.» ничего подобного я не заметил. Он был приятным и забавным собеседником, по внешнему впечатлению мягким и интеллигентным, без малейших признаков фанфаронства и высокомерия, с отличным чувством юмора. И даже странной для своей профессии самоиронии он не был лишен. Мы почти подружились – насколько это было возможно в такой своеобразной ситуации. Был он и прилежным учеником, хотя сразу стало ясно, что журналистских звезд с неба хватать не будет никогда. Но для элементарного обеспечения правдоподобной «крыши» этого и не требовалось, у нас и некоторые «чистые» коллеги не особенно блистали стилистическим мастерством. Никаких тайн своей настоящей профессии он мне не раскрыл, да я и остерегался спрашивать. Потом он исчез, и я думал, что скорее всего, не увижу его больше никогда.
И вот вдруг встреча: много лет спустя, в другой стране, в совсем другой политической ситуации в мире и на нашей родине. У меня круто шла карьера в перестроечных «Известиях», я примкнул к самой либеральной фракции в газете, негласным лидером которой был Игорь Голембиовский. Это были яркие, талантливые люди, большие мастера, мне льстило, что они приняли меня как своего. Привечали меня и в яковлевской части отдела пропаганды ЦК, привлекали, неофициально и бесплатно, к подготовке речей и документов. Из озорства стал я давать интервью радио «Свобода» и Би-би-си. Для КГБ я стал врагом. И я эту организацию по-прежнему побаивался, но уже не так, как прежде.
И вот черт меня дернул: я решил сесть в машину к «товарищу Ш.». Какие-то странные, сентиментальные чувства меня обуяли, ведь мы действительно расстались очень по-дружески, а остальных встречавших я видел впервые. И любопытство тоже имело место быть: что же стало с моим «воспитанником», как он здесь, в Эмиратах, оказался? Ясно, что уже давно не корреспондент, бери выше. Но я, разумеется, понятия не имел, какую именно должность он занимает. Знал бы, держался бы от него подальше. А так вышло как вышло.
– Знаешь ли ты, Андрей, кто я? – спросил «товарищ Ш.», как только мы отъехали от аэропорта.
– Понятия не имею.
– Имей в виду: я здешний резидент.
Широкая публика часто считает слово «резидент» просто синонимом слова «разведчик» или «шпион». На самом деле «резидент» – это начальник резидентуры, главный представитель разведслужбы в данной стране, ему полностью подчинены все остальные ее сотрудники, работающие под крышами различных организаций. Как правило, числится резидент советником посольства, но считает себя почти ровней послу. В советское время власть их была велика, в их силах было сломать карьеру, сделать перешедшего им дорогу навсегда «невыездным». Их побаивались даже послы, хотя в послесталинские времена последние стали считаться номенклатурой политбюро и были отнесены к категории неприкасаемых. В Йемене КГБ накопал компромат на посла (большой был ловелас), но когда так называемый офицер безопасности послал эти материалы в центр, его без разговоров отозвали в Москву и выгнали из органов, говорят, даже без пенсии. Я знал несколько случаев, когда посол воевал с резидентом, но это могло кончиться плачевно для обоих. Мой крайне опытный во всяких таких делах тесть учил меня: если резидент или его люди будут приставать с просьбами, принуждать к сотрудничеству, то ни в коем случае прямо не отказывайся. Притворись дурачком, скажи: «Ну конечно! Я же советский патриот! Но вот только я пойду к послу, получу у него разрешение, мне же в ЦК говорили, что во всех деликатных случаях с послом надо советоваться, он здесь, в стране пребывания, мой начальник и представитель политбюро. От него не может быть тайн». В подавляющем большинстве случаев просьба тут же отпадет, говорил тесть, чекисты не захотят, чтобы посол был в курсе их дел… Я следовал совету тестя, и он срабатывал. В те годы – во времена перестройки – кагэбэшники вынуждены были действовать осторожно, с оглядкой. Власть их пошатнулась. А после падения СССР, по крайней мере в первые постсоветские годы, дело дошло до того, что некоторые посольства и вовсе стали избавляться от «дипломатов в погонах», так, например, поступил посол в Великобритании Борис Панкин. В мои последние известинские годы перед отъездом в Лондон начальники разведки КГБ передо мной чуть ли не заискивали, и один раз дело дошло до того, что самый что ни на есть главный начальник советской разведки задал мне полушепотом невероятный вопрос: на кого я бы посоветовал сделать ставку: на Горбачева или на Ельцина (дело было в короткий период двоевластия в конце 1991 года). Но обо всем этом подробнее – в десятой главе.
Долгие, долгие уже годы не имею я, к счастью, никаких отношений с российской государственной системой, но доходят до меня слухи о том, что вроде как старые времена возвращаются, причем политбюро теперь нет, спецслужбы всесильны, и послы все чаще вынуждены лебезить перед резидентами.
Впрочем, не берусь ничего утверждать категорически – слухи есть слухи.
В тот жаркий эмиратский вечер я еще барахтался в странном межеумочном пространстве, застрял на ничейной полосе, погряз в чистилище, потому что оставался отчасти еще советским журналистом, у которого мурашки бежали по спине. И дело было не в мощном кондиционере, установленном в шикарной машине, которая плавно несла меня к советскому посольству. Боже мой, меня везет по городу сам резидент КГБ собственной персоной. «Хорошо ли это?» – спрашивал я сам себя. И сам себе отвечал: «Нет». Во-первых, кем меня сочтут следящие за резидентом местные спецслужбы, обменивающиеся к тому же информацией со спецслужбами западными? А во-вторых…
«Товарищ Ш.» был само радушие, расспрашивал о московских новостях и политических сплетнях, ясно давал понять, что мне бояться нечего и что он вообще считает себя в некотором роде моим должником и будет рад помочь. И в общем-то я ему интуитивно поверил.
– Но послушай, – сказал я. – Меня вот что беспокоит… Ты ведь теперь поведешь меня к послу, будешь меня с ним знакомить?
– Ну да, он сидит, ждет у себя в кабинете. Показывает, как самоотверженно трудится до поздней ночи.
– Не выйдет ли недоразумения? Что он подумает обо мне, если ты меня ему будешь представлять? Пожалуйста, очень тебя прошу: объясни ему сразу четко, что мы вовсе не коллеги, так случайно получилось, жизнь свела в какой-то момент, подружились – в личном исключительно плане.
– Да не волнуйся ты, все объясню ему.
И я успокоился (а напрасно!). Стал глядеть в окно, на это чудо из чудес – выросший в пустыне благодатный мираж.
