Узнал её со спины (открывала дверь в подъезд). В самом раннем детстве дружили. Так дружили, что даже пиписьки друг другу показывали. Насколько я помню, это высшая и последняя степень доверия у детей. Прибавил ход. До неё шагов десять осталось. Сейчас догоню, а там алгоритм действий, думаю, такой: сначала не узнает меня. Потом обрадуется, потом удивится. Мол, «Ваня, каким ты стал, а это у тебя что? Гитара? Так ты музыкант? Как здорово! Как интересно! Везёт тебе, а я – бухгалтер. А помнишь, пиписьки друг другу показывали?» Это я почему так радостно предвкушал? Грамм 350, потому что во мне сидело. А мужчина, в котором от 150 до 400 граммов думает, что он чудо, как хорош. И главное, что время (лет 40-50) его только улучшило. Вдобавок, я с очень занятной работы ехал. Всю дорогу ржал. Дело в том, что один коррумпированный чиновник решил поздравить тёщу с днём ангела. Вообще, миф о том, что у нас унылые, скучные чиновники, не имеющие никакой фантазии, пора развенчать со всей пролетарской жестокостью. Так вот, он, чиновник, отвёз свою тёщу в охотничий домик в соседней области, посадил нас, музыкантов, в кусты, рядом с кустами поставил стол с самоваром и баранками, и накормил тёщу завтраком. Тёща, надо сказать, очень живо реагировала на баранки и наше творчество. Даже позволяла себе лаконичные комментарии, после каждой композиции. Например: «Да… Это было романтично», или, – «Неожиданно весело вышла у вас эта интерпретация!», или, – «А ведь это же Свиридов, Георгий Васильевич? Ну, шутники! Ну, затейники!» И всё это она говорила в кусты, где мы прятались. Мы же сюрприз, блять!

И вот я возвращаюсь с халтуры этой, радостный такой, «нарядный». Увидел её. И всё в голове моей хмельной смешалось. Попытался, даже, формулировать особенности нашего сегодняшнего выступления, «Тёща такого человека» … Стишок вспомнил, который о работе своей написал:

У меня есть мечта, ну, «ай хэв», типа «дрим»!

Я хочу, чтоб на мой день рожденья,

Песню «Больно мне, больно!», Казаченко Вадим

Спел мне за воз награжденья.

Ради этой мечты пру по трупам с говном,

Хоть пути, может, были иные,

И внимают чиновники за столом,

В основном, коррумпированные.

Но кровавые деньги не долго карман

С ляжкой жгут, и ничтоже сумняшись,

То пропью гонорар, то крестьянам раздам,

Предварительно, ясно, нажравшись.

И т. д.

И не успел я предвкусить наш диалог, как споткнулся, и начал падать… Упасть можно очень быстро. Это если речь идёт о вертикальном падении. Но я падал почти горизонтально… Долго… При этом, скорость моя увеличивалась как по горизонтали, так и по вертикали. И чем дольше я пытался вырулить, тем меньше было шансов обойтись минимальными травмами. У меня было два варианта: 1 Насильственным образом оборвать этот ужас, и шмякнуться оземь. 2 Найти препятствие и шмякнуться об него. Но, ближайшим таким препятствием была она… Невольно вспомнилась строчка из «Анны Карениной», – «Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. "Господи, прости мне все!"…

Итак, всё-таки, вариант номер один… Я вешу 135 килограммов. Когда я начинаю падать рядом с людьми, даже если им меня не видно, они звериным каким-то образом чувствуют приближение беды. Вероятно, так птицы чувствуют скорое землетрясение, а рыбы приближение цунами. Она медленно (гораздо медленней, чем я летел) начала оборачиваться. Да, забыл рассказать ещё об одном отягчающем: у меня в руке были 100 граммов водки. Знаете, такие маленькие, красивые бутылочки. «Мерзавчики» называются. Во мне 350, в руке 100. Позитивный должен был быть вечерок… В общем, я летел, она оборачивалась, рука с «мерзавчиком» инстинктивно поднималась вверх. Там безопаснее. Когда я с грохотом приземлился, сжимая в вытянутой руке бутылочку, она уже кричала. Не смотря на скомканное начало, я, почему-то продолжал предвкушать диалог. Видимо стыд, – чувство, нуждающееся в разгоне. А когда она перестала кричать, и узнала меня (может, наоборот), я, морщась от боли, немного сумбурно, произнёс часть каши из моей взболтанной головы, «Музыкант… Тёща такого человека…»

– Ваня… Каким ты стал? Какая тёща? А, твоя тёща музыкант? А это что?

– Мерзавчик.

– Да нет, вон, в луже валяется… Ах, это же гитара! Это тёщина? Вот попадёт же тебе за неё! Бедненький… Надо же… Жалко как…

Желание продолжать разговор и выводить его на пиписьки улетучилось.

Фарш

Дети любят «фарш».

И чем кровавее, тем лучше. Я этим пользуюсь. Так, например, у меня теперь есть коллега по увлечению. Лет пять назад я заново открыл для себя Шостаковича. Слушать его в одиночестве, всё равно, что бухать в одиночестве: масса удовольствия, и предсказуемые клинические последствия. Но теперь мой трёхлетний сын любит Дмитрия Дмитриевича ещё больше, чем я. Или, по крайней мере, искреннее. А всего-то надо было перед тем, как поставить пластинку, рассказать ребёнку страшную историю. И всё: «Машинаничтаженя»!!! Это он имеет в виду allegro non troppo из 8ой симфонии. Один критик назвал эту часть «машиной уничтожения». Вряд ли Филиппок представляет себе при прослушивании данного фрагмента ужасы войны, как задумывал автор, но что-то ужасное его явно преследует. Бегает кругами и орёт «Машинаничтажения»!!! Фрагмент длится минут семь. Однажды мы прослушали его шесть раз подряд. Шесть умножить на семь, – это сорок два. Сорок две минуты он бегал по кругу и орал «Машинаничтаженя»!!!

Моя самая любимая симфония, – десятая. В советские времена этот химически чистый депрессняк объясняли предчувствием у Шостаковича ядерной войны. Сейчас говорят, что это Сталин с Берия так доконали беднягу. Филиппок оказался лаконичнее, всех интерпретаторов, и, мне кажется, точнее. Когда мы ставим «десяточку», он орёт «Динозавай», забирается под стол, и не вылезает всё то время, что звучит музыка. При этом, в основном, молчит. Лишь, когда я наклоняюсь к нему, «проведать», он прикладывает палец к губам, и шепчет, – «Тсс… Динозавай». Я пытался смягчить эффект. В симфонии, всё-таки есть парочка светлых эпизодов. «Смотри, Филиппок, а это, мне кажется динозавр нашёл красивый листик. Слышишь, музыка помягче стала?» … Смотрит куда-то в пространство, отрицательно качает головой, и тихо повторяет, – «Динозавай…»

Я помню, как дошёл до этого. Давным-давно работал я в детском саду. Методички, естественно по боку. Решил просвещать детей вручную. Приволок гитару в садик, посадил вокруг себя детишек, и давай им Пиаццоллу бацать. Очень я тогда его любил. Пока шли всякие «Времена года», и «Кафе» с «Ночными клубами», реакция детишек была скорее вежливая, чем заинтересованная. Но, вскоре, дело дошло до «Смерти ангела» … Дети были уже не советские, поэтому, кто такой ангел, мне объяснять не пришлось. Я лишь сказал, – «Представляете, как было плохо композитору, если в его воображении умер ангел?» Дети пододвинулись на краешки стульев… Во время первой, очень злой и энергичной части, я наблюдал, как расширялись от любопытства их глаза. Наступила медленная часть. Дети почти не дышали… «Умел?», – спросил один из них. Я отрицательно покачал головой. «Умел?», – Следующий вопрос прозвучал буквально через две секунды. «Нет! Слушайте дальше!» «Умел?» «Дайте доиграть!» «Умел?» Детей интересовало только это. Зато я понял секрет. На следующий день я принёс кассету с Прокофьевым «Ромео и Джульетта». Хитами предсказуемо стали «Смерть Тибальда» И «Ромео у гроба Джульетты». Дальше – по накатанной: Мусоргский «Песни и пляски смерти», «Ночь на лысой горе», «Реквием» Моцарта с рассказом о «чёрном человеке», и т. д. Дети хавали кровавую классику в промышленных масштабах. Им сейчас, кстати лет по 25 должно быть. Интересно, помнят чего-нибудь?