Лаконичные «Бедные люди»; плотно сбитый, поджарый детектив «Преступление и наказание»; «Игрок», похожий на репортаж; разворачивающийся выброшенной из окна веревочной лестницей «Идиот»; огромные и страшные, но ничуть не громоздкие и уморительно смешные «Бесы», – я никогда не разделял известной снобской позиции, что Достоевский «тяжело пишет», и у меня никогда не возникало сомнений, что это мастер высочайшего класса. Но исключение всегда составляли «Братья Карамазовы», казавшиеся ватными, что ли, слишком болотистыми (хотя это и не «петербургский текст»), перенасыщенными боковыми тропинками, подробностями жизни второстепенных героев. Достоевский писал книжку не старым еще по нынешним понятиям человеком, но уже больным (автор умер почти сразу после публикации романа). Было ощущение, что, имей он возможность вернуться к тексту, то непременно подрезал бы, усушил, ужал, утряс.

Когда мы готовили к выпуску томик, который вы держите в руках, издатель напомнил мне, как возникла идея: рассуждая в дружеской беседе о вязкости «Братьев», я ляпнул, что сейчас стал бы их читать только за деньги. Вот если мне закажут сделать сокращенный вариант… Звучит нагло, пьяно, расхристанно, но я привожу здесь этот анекдот из литературного быта, потому что звучит он и вполне по-достоевски. «Покажите вы русскому школьнику карту звездного неба, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною» – это ведь именно из «Братьев Карамазовых». Тогда и возникла идея создать сокращенный вариант романа. Работа, к которой мы привлекли Юлию Беломлинскую, шла в три этапа. На первом, концептуальном, было решено, какими именно пластами романа можно пожертвовать целиком или почти целиком. То, что к сокращению приговорили почти все религиозные моменты, не означает нашей нелюбви к «высоким» вопросам. Мы решились на такой шаг, поскольку Юля была уверена, что справится с задачей сохранить при секвестировании церковной тематики этическую ауру произведения – и на втором этапе, посвященном исключению больших массивов текста, это, на мой взгляд, действительно удалось. Третий этап заняла весьма нудная и на первый взгляд техническая, но по-своему тоже творческая работа: я выкорчевывал мельчайшие единицы текста, отдельные слова и кусочки предложений, наречия, междометия и частицы, стараясь придать – в силу своего наверняка несовершенного разумения – молодую упругость слегка поодрябшему письму.

В конце такого рода заметок принято добавлять: «О результате судить читателю», но справедливее сказать, что по-настоящему судить вправе кто-то другой – дух ли любимого автора, высшие ли силы, точных слов тут не подобрать. Стоит лишь сказать в свое оправдание: книжка потеряла много букв, но ни одной лишней не приобрела, а дух свой, хочется верить, сохранила целиком.

Адаптация классики – тема серьезная. Раньше адаптация происходила в двух случаях: во-первых, адаптация для школьников, то бишь детей и подростков, во-вторых, адаптация при переводе. Тут важно понять, что мы давным-давно читаем зарубежную классику в адаптированном виде – того же Шекспира. А они давно читают в адаптированном виде наших гениев – того же Достоевского. Бывает и адаптация для взрослых русскоязычных текстов – литературных памятников, но это скорее все те же переводы с древнеславянского.

А вот адаптация для взрослых сравнительно современных классиков – всегда конфликтная тема. Наш сокращенный вариант «Братьев Карамазовых» предназначен для людей с рассеянным вниманием. В современном мире все чаще и чаще встречается такой диагноз; обилие информации оказывается непосильным для все большего и большего человеческого поголовья. Наши головы – те же компы. И у нас там какие-то диски. И на них память. Места на дисках не хватает, мы начинаем зависать. И реакция на это у людей со здоровым инстинктом самосохранения – не читать то, что читать слишком сложно (ну, у кого-то – не читать вообще, но таким уже ничем не поможешь).

Многие современные люди с трудом продираются сквозь классику, сквозь тот самый «листаж», который гнали наши гении, зарабатывающие литературой себе на жизнь: ежемесячно в журнал сдается глава, дальше деньги получены, потрачены – и надо срочно писать следующую главу. А платят за количество знаков. И гений строчит огромные монологи, вставляет многостраничные описания природы.

При этом никакая рука редактора рукописи не касалась. Русский роман XIX века – это девственные джунгли. И некоторые люди, с ранних лет приученные читать, конечно же, смело входят в эти джунгли и нормально там ориентируются. Но есть и наши дети, те самые девяностики. Компьютерное поколение, загруженное информацией по самые макушки. Им отечественная классика не под силу.

В итоге «Братья Карамазовы» оказались достоянием современных «монахов», то есть элитарных, почти профессионально читающих интеллектуалов.

Так не должно быть.

И поэтому мы сделали сокращенный вариант романа Достоевского.

Пройдя всю книгу строчка за строчкой с карандашом в руках и стараясь не потерять ни одного драгоценного слова, я довольно легко смогла отказаться от одной трети текста.

Что это была за треть? В основном, фирменная достоевская лихорадочная «говорильня».

Истерическая говорильня происходит в романах Достоевского по двум причинам.

Во-первых, он рассматривает героев в специальные моменты их жизни и судьбы, в моменты экстремальные и поэтому ведущие к экзальтации, к нервному срыву, к той самой истерике. Например, ситуация Мити Карамазова: без денег, с долгами и при этом запутавшись сразу в двух любовных треугольниках, из которых один включает родного отца, – чем не повод для истерического состояния? А у Достоевского такое сплошь и рядом. Бедность, долги и несчастные любови разлетаются по его книгам в разные стороны. Он именно что исследует истерику. Конечно же, русскую истерику.

А во-вторых, писатель исследует «прелюбодейство мысли», экзальтацию на ровном месте, загрузку друг друга пустыми телегами и ложными идеями. Постояв в юности на эшафоте за демократические убеждения, Достоевский в результате стал твердым государственником и консерватором, то есть антиреволюционером. Он уверился, что христианская идея любви, а вовсе не революция спасет Россию. И не любил не только революционеров-террористов, а вообще всех либералов-западников – он считал, что они топят Россию в пустых разговорах.

Об этом он нам, читателям, и рассказывает в своих книгах, приводя километровые примеры тех самых пустых разговоров. И читателям становится тяжело. А вот пожертвовать многостраничными словоизвержениями оказалось достаточно легко. Но дальше сокращение текста превратилось в нейрохирургическую операцию, где скальпелем служил оранжевый маркер. Главная задача состояла в том, чтобы уберечь основную мысль книги, а она проста: человек изначально слаб, грешен и СМЕШОН. И посему нужно, во-первых, иметь к нему, к ближнему, снисхождение, а во-вторых, самому стараться стать получше. Всю жизнь стараться. И осваивать территорию добра – ну хоть по миллиметру в день.

В итоге сокращенный вариант сохранил всю любовно-детективную линию и при этом не потерял философско-христианскую и мистическую. В работе у меня было и есть единственное оправдание: рядом с адаптированным изданием на полке любого книжного магазина и на полке любой библиотеки всегда будет стоять полное; кроме того, полный текст можно легко найти в электронных библиотеках. Человек, увлеченный этой книгой, конечно же, захочет взять с полки и прочесть изначальный вариант. И кто же ему помешает это сделать?

Для нас адаптированные «Карамазовы» – это движение не от Достоевского, а наоборот: к нему. И мы взялись за «сужение» текста ради расширения аудитории. Мы уверены, что кому-то наш облегченный текст поможет сделать первый шаг в сторону Достоевского.