– Да вот же она! – воскликнул Мирон.

Дверной проем вмиг был освещен факелом. Но высокие ступени вели не вверх, как бы следовало, а вовсе вниз.

– Что за притча? – удивился Стенька.

– Добрый боярин тут жил, погреба двухъярусные имел, – объяснил Мирон. – Должно быть, еще до поляков строены. Пойдем, Степа, куда-нибудь да выберемся!

Он повеселел.

– А как полагаешь – куда?

– А и к Москве-реке можем выйти, коли повезет, – Мирон даже разулыбался. – Коли хоромы старые, то, может, еще с тех времен, когда от татар нападения ждали и о том, где при осаде воду брать, беспокоились. Слыхал, под иными башнями засыпанные колодцы находили? А коли под Кремлем и есть тайники, так непременно к воде ведут.

– Либо в самое Замоскворечье, – добавил Стенька. – Может, еще на тот ход набредем, которым боярин Морозов из Кремля уходил…

– Нишкни! – прикрикнул на него Мирон и вдруг, поняв всю глупость своего страха, рассмеялся. Кто бы их, двух переносчиков сомнительного известия, тут услышал?

А о том, что боярин более десяти лет назад во время бунта из Кремля загадочно сгинул, а в Замоскворечье вдруг объявился, многие знали. Пришел за боярином в Кремль возмущенный московский народ, требовал от государя, чтобы выдал на расправу своего чересчур хитромудрого воспитателя, чей совет поднять налог на соль всем вышел боком. А боярин возьми да и пропади. Потом так же внезапно в Кремле объявился. Вот и разумей как знаешь…

Прихватив побольше луба для факела, они спустились в нижний ярус погреба и поняли, что от него толку мало. Выложен белым камнем, свод круглый, а посередке – дыра в полу, куда ведет – неведомо…

– Нет, Мироша, это не то что до поляков – это, поди, и до царя Ивана строили, – почесав в затылке, молвил Стенька. – Колодец, что ли? Неужто сюда, в такую глубь, за водой лазали?

– В осадном сидении и не туда за водой полезешь…

Мирон опустился на колени, заглянул в дыру.

– Колодец, да не простой! Гляди – ступеньки!

– И точно!

Они переглянулись – кому-то следовало лезть…

Стенька вздохнул – он был моложе, крепче, ловкостью Бог не обидел. Перекрестился и спустил ноги вниз.

Дыра была неширока, для спуска удобна – позволяла в стенки руками упираться. Ярыжка спускался осторожно – правой ногой ступень внизу нашарит, подошву надежно установит, потом туда же левую перенесет, постоит – и опять правой ногой вперед. Одна беда – треклятые ступени чуть ли не в аршин высотой. Ну, не аршин – так три четверти точно.

Мирон сверху то молился вслух, то советы давал – бережнее, мол, да без суеты, мол, да не поскользнись, да не рухни!

Стеньке уже казалось, что он так всю жизнь будет ползти вниз, в глубину, которая освещалась факелом все хуже и хуже. Но рука, которой он ткнул в стену, собираясь опереться, сорвалась с неожиданного края, попала в пустоту, и он чуть не рухнул со ступеней.

Как удержался – одному Господу ведомо…

Ощупав опасное место, Стенька понял – тут начинается еще один лаз, а свод его выложен тесаным камнем.

Колодец уходил вниз, в опасную глубину, лаз же был довольно широк и внушал надежду.

– Полезай за мной, Мирон! – крикнул Стенька. – Я еще нору сыскал!

– Да как же я полезу? – чуть не плача, осведомился Мирон. – Кто мне светить будет? Тебе-то хорошо – я тебе светил! А мне кто?!

Долго думали, как делу пособить, наконец догадались – воткнуть факел так, чтобы сам освещал колодец, а внизу заново разжечь огонь и смастерить новый факел. Пришлось Мирону карабкаться вверх за другой палкой, а Стеньке – терпеливо ждать.

Кругленькому Мирону спускаться было не в пример труднее, чем Стеньке, однако и он одолел каменную лестницу.

Ход, который начинался от стенки колодца, был прямой, почти в человеческий рост. То есть Мирону – еще ничего, а Стенька пригибался, и это очень его обременяло.

– Да что за людишки тогда низкорослые были? – ворчал он. – Да для кого ж такую нору возводили?…

Тут ход как-то сразу кончился, и ярыжки оказались в странном помещении, довольно длинном, нешироком и имевшем в одной из стен засыпанные снаружи землей окна.

– Господи Иисусе! – воскликнул Стенька. – Неужто тогда и храмы под землей ставили?!

Почему-то первое, что ему на ум пришло, был иконостас с высокими образами нижнего, местного ряда.

– Храм, говоришь?… – Мирон осветил факелом пол, и Стенька увидел предметы совсем не божественные – небольшие и кривоватые каменные ядра.

– Так это что же?…

– Это? – Мирон задумался. – Это для подошвенного боя, поди…

– Какого боя?

– Нижнего! Раньше пушки не только на стенах ставили. Самый нижний ряд бойниц в ров глядел. Попрут татары всей силой, через ров перебираться станут – а тут им и ядра навстречу!

Бойниц насчитали двенадцать.

– Так там, выходит, Москва-река? – догадался Стенька.

– А, может, и Красная площадь. Бойницы-то совсем древние, а сказывали, раньше там от Беклемишевской башни к Спасской широкий ров шел, на случай осады, не то что теперь…

– Стало быть, по левую руку у нас Беклемишевская, по правую – Спасская? – обрадовавшись, что подземным странствиям приходит конец, воскликнул Стенька. На башнях постоянно находились сторожевые стрельцы. Ежели заорать не своим голосом – услышат, помогут!

Он выбрал Спасскую, устремился вправо и едва не завизжал от радости, обнаружив в стене нишу, а там – высокие ступени ведущей вверх лестницы. Лестница была узка неимоверно, однако это Стеньку как раз и не удивило – во-первых, в ином дому встречаются и поуже, особенно ведущие из горниц в светлицы, а потом – это свидетельствовало, что она внутристенная. И, значит, выведет к нижнему ярусу башни!

Но между ярыжками и свободой оказалась дверь из толстых досок.

– Ну, тут мы с тобой и отдадим Богу душу, – мрачно изрек Мирон.

Он остался внизу, светил, сунув руку с факелом в нишу, и обещал Стеньке за его мысль спрятаться в погребе всякие напасти – и огромных, больше кошки, крыс, и падение на голову потревоженных камней, и смерть без покаяния…

Стенька в отчаянии навалился всем телом на дверь. Ему показалось, что дверь чуть подалась, самую малую чуточку…

Тогда он достал засапожник и стал тыкать в щель примерно в том месте, где мог бы быть замок. Засапожник препятствия не встречал, Стенька на всякий случай проверил щель сверху донизу, и лишь на уровне колен острие стало упираться в какую-то дрянь. О чем он и доложил Мирону.

– Коли десять лет в подвале полов не подметать, они на вершок точно вырастут! А там, поди, с аршин грязи накопилось, – обнадежил Мирон. – Да еще утоптанной!

Стенька еще поскреб засапожником, пытаясь расширить щель, и вдруг замер.

Не ухом, нет, а чем-то иным, внутри головы, он уловил шум. Что-то происходило за дверью, и кроме того…

– Эй, Мирон! Убирайся с факелом прочь!..

– Ты с ума съехал, что ли?

– Беги в тот ход, откуда мы вышли, забейся поглубже!.. И тихо!..

Мирон исчез, оставив его в потемках.

Теперь Стенька не только услышал, но и увидел то, что могло привести их обоих к спасению. Дверная щель чуть светилась. А шум дополнился еще и голосами.

– Нет, там нам делать нечего, с той стороны – Красная площадь, – сказал совсем близко молодой мужской голос.

– А коли тут еще нижний ярус есть? – спросил женский, тоже молодой. – А из него можно выйти к большому ходу?

– Коли нижний ярус, так это ход между Набатной и Константино-Еленинской. Если он только вообще когда-то был…

– Должен быть! – уверенно заявил женский голос. – Ну-ка, толкнись…

С той стороны кто-то принялся возиться с дверью.

– Крепко ж ее заколодило!.. Глянь – палки толстой тут нет?

– Древко от бердыша сгодится? – деловито спросила неведомая женка.

– Коли толстое – сгодится.

Дверь затрепетала – с той стороны несколько раз ударили древком куда-то вниз.

– Пусти-ка, – потребовала женка. – Крепко взялся?

– А ты?

– И я. Ну, с Богом!.. И-их! И-их!