Дорога повернула на юго-запад, и вскоре стали попадаться клёны и вербы с красными стройными ветвями, с узкими серебристо-серыми листьями, вокруг раскинулись большие сады, засаженные приземистыми яблонями. И одновременно с приближением к Волге дивизия увидела тёмное высокое облако — его нельзя было спутать с пылью, оно было зловещим, быстрым, лёгким и чёрным, как смерть: то поднимался над северной мастью города дым горящих нефтехранилищ. Большие стрелы, прибитые к стволам деревьев, указывали в сторону Волги, на них было написано: «Переправа», и надпись будила в солдатской душе тревогу, казалось, что чёрный ободок вокруг неё из того смертного дыма, что стоит над горящим городом. Дивизия подошла к Волге в грозные для Сталинграда часы: нельзя было дожидаться ночной переправы.
Люди торопливо сгружали с машин ящики с оружием и патронами, ломали крышки, вместе с хлебом получали гранаты, бутылки с горючей жидкостью, сахар, колбасу.
Нелёгкая вещь быстро переправить через Волгу полнокровную дивизию даже во время манёвров. Но переправить дивизию, когда над Волгой светит ясное солнышко, когда воздух прозрачен, когда в небе носятся жёлтые осы «мессеры», когда немецкие пикировщики бомбят берега, а миномёты и автоматчики обстреливают с высот расстилавшуюся перед ними в своей ясной шири реку, это не то, что нелегко, это больше чем трудно.
Но дух стремительного движения, принятый дивизией на марше, воля к сближению с противником помогли справиться с этой задачей. Переправа прошла с малыми потерями, — настолько стремительно и смело она была проведена. Люди грузились на баржи, паромы, лодки. «Готово?» — спрашивали гребцы. «Вперёд, полный!» — кричали капитаны катеров, и серенькая подвижная полоска зыбкой воды между бортом я берегом вдруг начинала расти, шириться, волна тихо поплёскивала у носа судёнышка, и сотни глаз напряжённо, внимательно глядели то на воду, то на поросший, начавший желтеть листвой, низовой берег, то туда, где в беловатой дымке высился сожжённый город, принявший жестокую и прекрасную судьбу. Баржи колыхались на волне, и людям стрелковой земной дивизии становилось страшно от того, что враг всюду: в пебе и на берегу, а они встречаются с ним, не чувствуя успокаивающей прочности земли под ногами. Невыносимо прозрачен и чист был воздух, невыносимо ясно синее небо, безжалостно ярким казалось солнце, обманчиво неверной текучая, плоская вода. И никого не радовало, что воздух чист, что ноздри ощущают речную прохладу, что воспалённых от пыли глаз касается нежная влажность дыхания Волги. На баржах, паромах, катерах и лодках молчали. О, почему не стоит над рекой душная и пустая земная пылъ! Почему так прозрачен и тонок голубоватый дымок горящих шашек?
Головы тревожно поворачивались, все глядели на небо. — Пикирует, паразит! — крикнул кто-то. Метрах в пятидесяти от баржи вдруг выгнало из воды высокий и топкий голубовато-белый столб, с рассыпчатой вершиной. Столб обвалился, обдав людей обильными брызгами, наплескал водой на дощатую палубу. И тотчас ещё ближе вырос и обрушился второй столб, за ним - третий. А в это время немецкие миномётчики открыли беглый огонь по начавшей переправу дивизии. Мины рвались на поверхности воды, и Волга покрывалась рваными пенными ранами, осколки застучали по бортам баржи, тихо вскрикивали раненые, так тихо, словно старались скрыть ранение от друзей, от врагов, от самих себя. А тут уж засвистели над водой винтовочные пули.
Был страшный миг, когда тяж`лая мина ударила в борт небольшого парома, блеснуло пламя, тёмным дымом закрыло паром, послышался звук взрыва и протяжный, точно родившийся из этого грохота людской вскрик. И тотчас тысячи людей увидели, как среди истачивающихся на воде древесных обломков зеленеют тяжёлые стальные каски плывущих. 20 гвардейцев из сорока на пароме погибли.
И правда, страшен был этот миг, когда гвардейская дивизия, сильная как Илья Муромец, не смогла помочь двадцати раненым, ушедшим под воду.
Ночью переправа продолжалась, и никогда, пожалуй сколько существуют свет и тьма, люди так не радовались мраку сентябрьской ночи. Генерал Родимцев провёл эту точь в напряжённой деятельности.
За время войны Родимцеву пришлось пройти через много испытаний. Его дивизия дралась под Киевом, она выбивала со Сталинки прорвавшиеся эсэсовские полки, она не раз разбивала кольцо окружения, переходя от обороны к бешеным атакам. Темперамент, сильная воля, спокойствие, быстрота реакции, умение наступать, когда всякому другому кажется, что о наступлении мечтать нельзя, тактическая опытность и осторожность, сочетающиеся с тактическим и личным бесстрашием, — черты военного характера молодого генерала. И характер генерала стал характером его дивизии.
Мне часто приходилось встречать в армии больших патриотов своего полка, батареи, танковой бригады. Но нигде, пожалуй, не видел я такой привязанности, такого патриотизма, как здесь. Oн носит трогательный и подчас несколько смешной характер. В дивизии гордятся, конечно, в первую очередь своими боевыми делами, гордятся своим генералом, своей техникой. Но если послушать командиров, то нигде нет такого повара, умеющего мастерски печь пирожки, такого парикмахера, как Рубинчик, который не только замечательно бреет, но и артистически играет на скрипке. «0, наша дивизия!» — только и слышишь во время разговоров. Когда кого-нибудь хотят пристыдить, говорят: «Что ты, ей-богу, делаешь, ведь в нашей-то дивизии…». Часто также Слышишь: «Вот скажу генералу - генерал будет доволен, генерал будет огорчён». Ветераны, «фундаторы» как они себя называют, рассказывая о больших военных делах, обязательно вставят в разговор: «Да уж так довелось, наша дивизия всегда дерётся на самых ответственных участках». Раненые в госпиталях беспокоятся, как бы их не отправили в другую часть, пишут письма товарищам, а по выздоровлении часто проделывают долгий и трудный путь, лишь бы разыскать свою дивизию. Может быть, в эту ночь, когда последние подразделения переправились в Сталинград, генерал подумал, что дружба, связывающая людей, поможет ему воевать в этой исключительно своеобразной и тяжёлой обстановке, при которой дивизия вступала в сталинградские бои.
Действительно, трудно было бы придумать более сложную и неблагоприятную картину начала боя. Дивизия, вступая в Сталинград, разделялась на три части: во-первых, тылы её и тяжёлая артиллерия оставались на восточном берегу, отделённые от полков Волгой, во-вторых, полки, переправившиеся в город, тоже не могли держать сплошной линии фронта, так как немцы уже стояли между полками, переправившимися в заводском районе, и полком, переправившимся ниже по течению в центральной части города.
Я убеждён, что именно это чувство своего «дивизионного» патриотизма, любовь, привычка, некое единство военного стиля, единство характера дивизии и её командира, в большой степени помогли разъединённым подразделениям действовать не вразброд, а как стройному целому, установить связь, взаимодействие и, в конце концов, блестяще решить общую боевую задачу, создать непрерывную линию фронта всех полков и образцово наладить снабжение боеприпасами и продовольствием. Этот дух общности был как был подосновой для привлечения боевого умения, мужества и упорства командиров и бойцов дивизии.
В самом городе положение было тяжёлым: немцы считали, что занятие Сталинграда — вопрос дня, может быть часов. Главной силой обороны являлась, как это часто бывало в тяжёлые времена, наша артиллерия. Но немцы энергично и довольно успешно боролись с ней силами своих автоматчиков: условия города позволяли незаметно подкрадываться к пушкам и внезапными очередями выбивать расчёты. Немцы вот-вот собирались вырваться к берегу и опрокинуть нас в Волгу. Но недаром день и ночь шли в клубах пыли машины, недаром степь словно заволокло пустым жёлтым дымом. Эта пыль и сегодня стоит над степью, и сегодня гудят машины…
На утро генерал Родимцев переправился в Сталинград на моторной лодке.
Дивизия сосредоточилась и была готова к бою.
Что (должна была предпринять дивизия, вступившая в строй обороняющих Сталинград войск? Дивизия, тыл которой находится за Волгой, командный пункт в пяти метрах от воды, а один полк был «отжат» немцами от остальных полков. Занять оборону, начать срочно окапываться, укрепляться в домах? Нет, не это. Положение было настолько тяжёлым, что Родимцев прибег к иному, грозному, уже испытанному им под, Киевом средству — он начал наступать. Наступать всеми полками, всеми средствами своего могучего огня, всей силой своего умения, всей стремительностью. Он начал наступать всей силой горького гнева, охватившего тысячи людей, увидевших в красном свете восходящего солнца тяжко-израненный немцами город, с его белыми домами, чудесными заводами, широкими улицами и площадями.
