– Казалось бы, дурь немыслимая, а глянешь кругом, все так и есть, – подал голос царь. – Будто осатанел народ. Нелюди, ироды поганые. Каждого за тридцать серебряников купить можно. У каждого из уст льются меда, но на вкус они горше полыни. Как сказал пророк: «Слова их мягче елея, но подобны они стрелам». Воистину, последние времена грядут.

– Святая правда, – решил не перечить царю Годунов. – Только сказке и тут не конец. Дьявольским слугам тот множитель позарез нужен, чтоб силу свою накопить и увеличить. Не ровен час, выйдет на свет божий воинство из преисподней, начнется светопреставление. А тогда ни Руси, ни Литвы с Польшей, ни Франции с Гишпанией, ни самого папы римского не станет.

– Папа пусть в огне горит, – стиснув зубы, выдавил из себя Иван Грозный с таким выражением лица, будто понтифик прямо перед ним уже жарился на сковородке. – Россия сгинет, слыхал? Все к тому идет.

Грек с замиранием сердца внимал первым людям государства. Он и вправду не знал, что сказать. Ни дедовская вера, ни рациональная мысль нового времени, коя уже дала ростки в его сознании, не позволяли ему примириться со столь похожей на вымысел историей.

– Не веришь? – спросил царь. – Вот и я не верил, пока своими глазами доказательство не увидал.

***

На следующее утро у причала собралось все население городка. Разоделись как на праздник. И то правда, не каждый день казачье войско за Урал выступает. И хотя абсолютное большинство поселян могло себе позволить лишь холщовые рубахи, шерстяные штаны да лапти с онучами, бедняки все же старались украсить себя, как только можно: верхнюю одежду по подолу и по краям рукавов расшивали узорами, украшали тесьмой. Да и сами рубахи и женские летники пестрели всевозможными цветами – красным, зеленым, голубым. А как иначе? Чай не траур, чтоб темное носить. Кто побогаче, конечно, красовался сапогами и башмаками из юфти, то есть коровьей кожи, выделанной на чистом дегте. Кафтанами и кушаками щеголяли как орденами, а то и похлеще.

Тем не менее, толпа отнюдь не веселилась. Поспешный отъезд казаков, не успевших толком отпраздновать победу, удивлял и настораживал. Перед лицом опасности нового набега люди чувствовали себя брошенными на произвол судьбы. И стар, и мал обсуждал, хватит ли у Строгановых наемников, чтобы при случае отбиться от Алея с его хоть и битой казаками, но все еще многочисленной ордой. В тот день никто не предполагал, что отбиваться придется уже завтра.

Несколько поодаль толпы, в опашне и сафьяновых сапогах стоял суровый и недовольный Максим Строганов. Он попал в крайне двусмысленное положение. С одной стороны, черт с ним с провиантом, который пришлось отдать казакам. Жизнь, в конце концов, дороже. Но что будет, если на обратной дороге Алей с ордой решит опять заглянуть на огонек? А с другой стороны, кто боится воробьев, тот не сеет проса. Максим представил, что могло лично ему сулить удачное окончание похода, и даже осторожно улыбнулся в бороду. Конец опасности набегов, а значит свободная торговля с жителями Зауралья. Бескрайние земли, которые они, Строгановы, освоят самостоятельно, без пристального взгляда грозного царя. Полная монополия и золотые горы. Рисковать, конечно, не хотелось, но делец на то и делец, чтобы находить выгоду даже в, казалось бы, заведомо проигрышной ситуации.

Не особо веселился и Ермак. В легком панцире из тонких плоских колец, с кривой булатной саблей, пристегнутой к бедру, он стоял на носу головного струга. Атаман орлиным взором следил за казаками, завершавшими погрузку свинца, пороха, бочек с сухарями и ячменя для приготовления каши и кваса. Кроме припасов, каждый казак приготовил в поход саблю, две пищали и сменные шаровары.

Остроносых стругов с десятком весел по бортам было вроде бы много – четверть сотни, но слишком мало, чтоб противостоять оставшимся у Кучюма силам. Однако лихие казаки не действовали наобум. Они установили на лодки несколько пушек, резонно предполагая, что артиллерия и огнестрельное оружие вкупе с современной организацией боя смогут свести на нет численное превосходство татар.

Григорий со своим неизменным холщовым мешком сидел в головном струге неподалеку от Ермака. Он был приятно удивлен основательной подготовке казаков. Наблюдательный грек насчитал порядка трехсот пищалей, дробовых ружей и даже испанские аркебузы. Холодного же оружия вроде сабель, копий, топоров, кинжалов, а также самострелов было вообще не счесть. Вся эта амуниция, в том числе и припасы, грузилась на плоскодонные беспалубные суда, имевшие с каждой стороны по десятку весел. При попутном ветре можно было поставить мачту с небольшим прямым парусом и дать отдохнуть гребцам.

Флотилию разделили на пять частей, одной из которых командовал сам Ермак, а остальными четырьмя – его ближайшие сподвижники, а именно Иван Кольцо, Савва Болдырь, Матвей Мещеряк и Никита Пан.

Толпа гудела, когда струги отделились от берега и медленно поплыли по водной глади, приводимые в движение дружными взмахами весел. Пока еще горизонт был открыт, но уже тут и там к реке подступали хвойные лесные массивы. Скоро они заполнят своей зеленью все пространство, а потому река оставалась единственным приемлемым способом путешествовать в этих местах. Ели и пихты покрывали больше двух третей земли Приуралья. Дальше на юг появлялись и лиственные леса, но здесь раскинулось царство вечнозеленых исполинов. Как древние великаны возвышались они над полями и оврагами, то тихо перешептываясь, то грозно раскачиваясь под порывами ветра.

Лишь только Орел-городок скрылся за излучиной, Ермак подсел к Григорию.

– Думается мне, – молвил атаман, – пойдем мы по Чусовой и по Серебрянке до Каменного пояса. Там волоком до перевалов и дальше в Тагил. Главное, до заморозков успеть, а то лед в реках станет, и мы вместе с ним.

– Да, пожалуй, при самом удачном стечении обстоятельств, Сибирь мы раньше, чем через месяц не увидим, – отозвался грек.

– Через месяц нас устроит.

– Вас-то устроит, это понятно. Только здесь за это время все, что угодно произойти может. Ежели Строганов от татар не отобьется, то возвращаться с ясаком будет уже некуда.

– У тебя в голове одно да добро. Отобьется торгаш, никуда не денется. Если б речь о службе зашла, драпанул бы как заяц. А за барыши свои постоит, будь здоров.

Ермак придвинулся поближе.

– А теперь, Григорий, давай-ка начистоту. Зачем царю экспедиция потребовалась? Одно дело военный поход, а так… С горсткой казаков, как ты хотел, за Камнем не то, что не удержишься, но и добычу особо не возьмешь. Так в чем смысл? Что там в тех землях? Что увидеть ты хочешь?

Грек огляделся. Казаки на веслах дружно пыхтели и не могли слышать беседы.

– А вот что, атаман. Четверть века, считай всю мою сознательную жизнь мы дрались с половиной Европы за выход к Балтике и каков результат? Да никакого. Только разорение и туманные перспективы. Если Ливонский орден с их устаревшей военной и хозяйственной организацией наше войско сокрушило с легкостью, если с идущими с нами в ногу поляками и литовцами тоже худо-бедно справились, то со шведами вышло все иначе, и мы с тобой уже обсуждали почему. Войны без денег не выигрываются, понимаешь?

– И государь велел отыскать за Камнем богатства. Все это от тебя я уже слыхал. Но ты ищешь что-то конкретное и, мало того, знаешь, где искать.

– Я ищу ответы.

– Ответы? Да ладно, не смеши. За ответами в монастырь идут, а не лезут к черту на рога.

– Вот именно! – вдруг воскликнул Григорий, на мгновение привлекший к себе внимание гребцов. – Монастыри суть камень преткновения. Люторы шведские откуда, думаешь, деньги взяли на мануфактуры и войско?

– Намек прозрачный – из латинских монастырей. У наших иноков земли с крестьянами, пожалуй, тоже побольше, чем у царя будет. И деньги в рост частенько дают, значит есть, что давать. – Ермак нахмурился в раздумье и наконец сообразив резюмировал. – Только на ересь это больно похоже. Здесь, конечно, говорить можешь что угодно, но в Москве за такие речи…