– Во мне точно что-то поменялось, я по-другому смотрю на друзей, на жизнь в принципе. Мне кажется, что все люди ходят в масках, и все такие одинокие. Но никто не хочет раскрыться, все боятся быть не такими, как все. Ведь самое главное правило сейчас – улыбайся, чтобы все думали, что у тебя всё хорошо! А как у тебя на душе на самом деле, никому не интересно. Ведь так?

– Да, к сожалению.

– Вы ещё скажите, что нет ни любви, ни дружбы!

– К сожалению.

– А я думаю, что есть! Только люди не хотят пускать в своё сердце эти чувства, боясь самим себе сделать больно.

– Истину говоришь, будь собой, это важно! Ты знаешь, я вот постоянно учусь, не смейся, что я старый. Невозможно всё знать, да и не надо. Человеку важно не знать, а понимать взаимосвязи между явлениями, структуру: что важнее, что незначительно. Этого в книжках не найдёшь, это анализ. Постоянный анализ жизни, поступков, мельчайших деталей, из которых складывается то или иное явление. Старость печальна, но, к величайшему счастью, и ей когда-то приходит конец,– учитель виновато улыбнулся,– а ты думаешь, нам, старикам, жить не хочется? Ещё как, ещё больше, чем вам, молодым, и есть хочется вкусно, и путешествовать, но не всем это по карману.

– Спасибо за урок, мне пора, – Кирилл встал.

С опущенной головой вышел в коридор, обулся и, кивнув на прощание, молча вышел из квартиры.

Пётр Фёдорович подошёл к окну, отодвинул занавеску и проводил ученика долгим, оценивающим взглядом. «Вроде хороший парень, что это с ним? Неужели наркотики? В семье шизофреников точно не было. Жаль, такой талантливый, а чушь несёт; странно, всё очень странно»,– подумал он.

11. «Блохи»

Катя включила фонарик на телефоне и, прихрамывая на порезанную ногу, не спеша шла домой. Ночь выдалась непроглядно тёмная, беззвёздная. Огромные серо-фиолетовые тучи нависли над головой, казалось, что кто-то выкачал весь воздух – было очень душно, как будто вот-вот прольётся дождь.

«Торопиться мне некуда, – думала девочка,– кто меня ждёт? Может, Ванька? Да спит, наверное. Ел сегодня хоть что-то или опять за папкой закуску подъедал? Всё-таки в школе было хорошо, там хоть кормили бесплатно, а летом мы, как собаки бездомные, питаемся объедками. Надо соглашаться и переезжать в интернат, там лучше будет. Те два месяца после смерти мамы были просто сказочными: и одежду нам дали, и питание, и на экскурсии водили. Нет, надо было отцу приплестись и заявление написать об опеке. Ничего не меняется – каким он был, таким и остался. Зря мы ему поверили и согласились».

Катя зашла в калитку, прошла по захламлённой аллейке к входной двери, если можно так назвать фанерную панель без ручки и замочной скважины, посаженную на скрипучие, ржавые петли. Дверь противно заскрипела, лицо девочки скривила сдержанная гримаса, Катя на ощупь попыталась найти выключатель, но вдруг отдёрнула руку, как от горячего: «Разбужу их!» Телефонным фонариком посветила сначала на детскую кроватку – Ванька в одних трусах спал на животе; перевела луч на диван – пусто: папа «завис» где-то. Прошла через комнатку к комоду и отодвинула тугую полочку. В ней хранилось бельё отца и порванная простыня. Катя оторвала узкую полоску и вышла на улицу, к баку. Тучи уже разбежались в разные стороны, так и не проронив ни капли влаги. Огромная жёлтая луна светила, как сто уличных фонарей. За баком скворчал маленький чёрный жучок, а на зелёной кроне алычи весело перекрикивались две цикады. Кое-как промыв ранку водой и замотав обрывком простыни, Катя поковыляла в дом. На диван ложиться не стала, подвинула брата и боком уместилась на кровати, свесив ноги немного на пол, и сразу погрузилась в глубокий сон. Ей снилась большая зелёная поляна, усеянная белыми ромашками; она сидит и плетёт венок, рядом – парень, симпатичный, но она его совсем не знает, смотрит в глаза. Глаза такие знакомые, такие добрые; Катя берёт его за руку и говорит: «Смотри, как я умею!» Раскидывает руки в стороны и машет, постепенно отрываясь от земли.

– Давай, взлетай со мной! – кричит она родному незнакомцу.

– Я не умею!

– Это несложно, смотри на меня и повторяй, у тебя получится, главное – не бойся!

Вдруг с высоты девушка заметила, что к парню со всех сторон начинают подползать огромные серые крысы.

– Быстрей, быстрей, давай, взлетай!

– Не могу, лети одна!

Резкий грохот разбудил девочку, она открыла глаза и сразу сильно зажмурилась от яркого света. Отец стоял, облокотившись о стенку как раз рядом с выключателем, и мычал. Лохматый, в грязных брюках и порванной на груди футболке.

– Пап, выключи свет!

– Иди на фиг! Дай мне пожрать!

– Папа, пожалуйста, выключи свет и ложись, а то Ваньку разбудишь. Где я тебе возьму, меня целый день дома не было.

– А где тебя черти носили? Жрать надо варить, баба ты или кто? Иди вари мне макароны, я кетчуп в пакете принёс.

– Я спать хочу, подожди до утра.

– Что случилось? – проснулся Ваня.

– Быстро варите мне еду или сваливайте, куда хотите!

– Да, в интернате нам было бы лучше!

–Закрой рот, дура! – взревел отец, – ещё неизвестно, где тебя Жанка «нагуляла».

Ваня заплакал.

– Не смей оскорблять мать! – выпалила дочь,– это ты её в могилу свёл и нас мучаешь!

– Ничего себе заявочки! Валите в интернат – и не вспомню о вас!

– Не хочу в интернат! – завопил Ванька, – там, как в тюрьме, одни надзиратели.

– Заткнись, ублюдок! Куда скажу, туда и пойдёшь! Вон ночь тёплая, иди на лавку и там вой. Меня бесит твой плач, собрали манатки – и вон из дома!

Катя натянула на брата футболку, шорты, захватила спортивную кофту и, сильно схватив за руку, выволокла из дома.

– Я никуда не хочу идти, давай дождёмся, пока он уснёт, а утром всё будет нормально,– не унимался Ваня.

– Родненький, пойдём, пока бить не начал, я его знаю.

Дети выбежали на улицу; Катя шла быстро, еле заметно прихрамывая на больную ногу, не обращая внимания на жгучую боль, Ванька вприпрыжку, громко всхлипывая, еле успевал за ней.

– Кать, куда мы? Зачем мы?

– Ничего, ночь перебьёмся, а там видно будет; я знаю одно место, мы зимой там тусовались.

– Я пить хочу, я есть хочу, я устал,– ныл брат.

– У меня тоже в горле пересохло, пойдём в магазин-24, попросим воды.

Магазин-24 с весёлым названием «Кто ищет, тот находит!» сиял огоньками и зазывал инструментальной музыкой, льющейся из колонок. Женщина лет сорока пяти с ярким макияжем и жирной цветной татуировкой в виде вьющихся на всю руку – от запястья до плеча – цветов с жутко недовольной физиономией спросила:

– Чё надо, шпана?

– Тётенька, дайте водички,– пропела жалобным голосом Катя и сделала губы «ниточкой».

– Дома надо пить, идите домой, уже поз…ой…дно,– икнула женщина, не договорив фразы. Судя по её красным глазам и разящему запаху перегара, она явно перебрала со спиртным.

–О, Катька, это ты, что ли? А это Ванька так вырос? Да я с Жанкой в одном классе училась. Добрая была, вцепилась в этого дауна. Давно бы мужика нормального нашла. Найдётся бык, была бы корова! – «шутница» еле сдержала смешок,– нате вам воды «полторашку» и булку хлеба, и идите, идите отсюда.

Из подсобного помещения послышался громко булькающий мужской голос:

– Ленка, где пропала? А ну иди сюда, я соскучился.

Катя схватила воду, Ванька – хлеб, и оба спешно вышли из магазина.

– Пошли, не отставай и ничего не бойся со мной, я тебя никогда не оставлю.

Дети зашли в подвал обычной пятиэтажки и стали сразу чесать ноги. Катя зажгла спичку и осветила маленькую комнату, заваленную картонными коробками. В дальнем углу стоял зелёный обшарпанный диван без подлокотников. Насыщенный запах сырости, немного разбавленный «ароматом» отходов кошачьей жизнедеятельности, неприятно щекотал в носу.

– Кать, ноги сильно чешутся, что это?

– Блохи, Ванька; потерпи, я сейчас что-то сделаю. Давай, выйди из этой комнаты. Вот сюда иди, в уголок, зажмурь глаза и дыши через футболку.