Он был единственным в семье, кто в полной мере унаследовал эти качества – острый слух и нюх. Там, где он жил раньше, это было преимуществом, но город едва не сломал его. Здесь ему пришлось учиться притуплять свои чувства: прикрывать глаза, когда нужно, проходить мимо тысяч запахов и не вслушиваться в постоянный гул. По сравнению с тем, каким он приехал в город, сейчас он был глух и слеп, и почти утратил нюх. Только пожертвовав своей чуткостью, он смог продержаться здесь столько лет. Нельзя сказать, что Алеку легко дался этот выбор – но он не жаловался. Он прекрасно знал, что за всё нужно платить – и это была справедливая цена за возможность идти своим путём. Сейчас он независим, свободен и может сам распоряжаться своей жизнью – о большем он и не мечтал.

***

Ему было семнадцать, когда он впервые оказался в столице. Алек приехал к старшему брату, который учился в университете. К счастью, Кирилл встретил его прямо в аэропорту, иначе Алек не смог бы самостоятельно добраться до его квартиры. Волна разнородной информации едва не смела его, как только он вышел на улицу. Брат, сразу уловив его состояние, отвёл в сторону и дал какую-то таблетку, как потом оказалось, успокоительное, чтобы притупить шок.

Алек не помнил, как они добрались до квартиры, которой предстояло стать для него домом на ближайшие три года. Он сидел в такси, низко надвинув капюшон, сгорбившись, с закрытыми глазами, зажав уши ладонями.

Таксист обернулся, когда брал оплату, взглянул на него и спросил: «Он что, болен?».

Тогда Алек действительно чувствовал себя больным. Несмотря на успокоительное, город безжалостно врывался в него. У него ещё не было щита, который бы прикрыл от яростного натиска звуков, запахов, света.

Кирилл проходил практику, и мог между дежурствами в больнице присматривать за ним. Первые несколько дней Алек просто лежал, отвернувшись к стене. Охотник был оглушён и ослеплён, его инстинкты требовали забиться как можно глубже в логово и не высовываться. Он почти ничего не ел и мало спал – его чуткий сон то и дело прерывался самыми обычными городскими шумами. Через неделю он начал вставать и осваиваться в квартире. Всё здесь было чужим, даже вещи брата. Спустя ещё неделю впервые вышел наружу – дом был в относительно тихом районе, но несмотря на это, после небольшой прогулки он почувствовал такую усталость, что потом проспал сутки, чтобы восстановить силы.

Город, казалось, обладал собственным разумом, расчётливым и жестоким, который стремился перемолоть каждого, кто ступит на его территорию. Кто вообще мог здесь выжить? Он часто задавался этим вопросом в первые месяцы. Алек встраивался в эту систему медленно и болезненно. Напряжение порой достигало предела – и он срывался. Как в тот раз, когда они с братом шли из магазина и остановились у светофора среди толпы. В какой-то момент его с трудом налаженная защита дала сбой – свет фар бесконечного потока машин, гул, раздражённые гудки тех, кто несколько часов простоял в пробках, вдруг словно пробили стену, которую он выстраивал первые месяцы. Нервы Охотника не выдержали, и он бездумно бросил человека вперёд, прямо под колёса. Алек нёсся, ничего перед собой не видя, под пронзительный визг тормозов, и каждое проклятие, брошенное вслед, словно удар хлыстом, заставляло бежать его ещё быстрее. Он не слышал криков брата – голос Кирилла мгновенно утонул в потоке шума. Каким-то чудом он невредимым преодолел сплошной поток транспорта, и оказавшись на другой стороне улицы, машинально перепрыгнул через низкую ограду и скатился по насыпи, взметнув клубы пыли. Как ни странно, падение его отрезвило. Паника, внезапно овладевшая Охотником, так же стремительно покинула его, оставив бессильно лежать на земле. Тут подбежал напуганный Кирилл – он осторожно спустился к нему, в сердцах накричал на Алека, но потом присел рядом, едва переводя дыхание.

– Что же мне с тобой делать, братишка? – единственное, что он смог произнести.

Алек со стоном сел. Всё тело болело, он чувствовал страшную усталость, которая буквально вдавливала его в землю. Он сгорбился, спрятал лицо в ладонях и сидел так ещё долго. В эти минуты в голове стучала только одна отчаянная мысль: только не обратно, только не отправляй меня обратно!

Чуть позже, уже дома, Кирилл обработал и перевязал его многочисленные ушибы, ссадины и порезы.

– Тебе хватит сил приспособиться к городу? – он с тревогой взглянул на измученное лицо Алека.

– Всё будет нормально. Я привыкну. Я уже привыкаю. Не думай об этом, – он поморщился, когда Кирилл промывал ссадину на локте.

– А как насчёт Охотника? Это ведь он заставил тебя сорваться, подвергнув вас обоих опасности.

– Я с ним справлюсь. Заставлю смириться. Никуда он не денется. Охотник – часть меня, а не наоборот, – лицо Алека приобрело упрямое и злое выражение, которое Кирилл прекрасно знал. Младший брат всегда добивался своего, его упорству можно было только позавидовать.

– Порой мне кажется, что он имеет на тебя большее влияние, чем ты сам думаешь, – Кирилл всё же попытался выразить сомнение и воззвать к здравомыслию брата. Он ловко перевязал руку Алека, одним движением отрезал остаток бинта и завязал узел.

– Дай мне немного времени. Всё наладится, вот увидишь, – Алек сидел, опустив голову на здоровую руку. Сейчас он казался слабым и уставшим, но голос звучал решительно.

– Зачем ты вообще уехал? Тайга – это твоя стихия, там ты на своём месте.

– Если тебе трудно присматривать за мной, так и скажи, – неожиданно огрызнулся он.

– Не дёргайся! – Кирилл крепко сжал его плечо, – Ты прекрасно знаешь, что я не это имел в виду. Просто мне невыносимо смотреть, как этот город на тебя действует. Ты выбрал слишком трудный способ самоутверждения.

– С чего ты взял? – Алек удивлённо взглянул на него.

– Может, расскажешь, что произошло между тобой и отцом? От чего ты сбежал? – Кирилл испытующе всмотрелся в лицо брата.

– Я не могу провести там всю жизнь. Это как тюрьма, понимаешь? Ты не можешь распоряжаться своей жизнью, ты принадлежишь другим – отцу, семье, роду, деревне. Они уже всё за тебя решили, составили какие-то далеко идущие планы… Словно я родился лишь для того, чтобы исполнить этот дурацкий долг. У меня нет права голоса, все думают только о том, как бы использовать мои способности. Но я не какой-то бездушный инструмент, предназначенный выполнять одну определённую функцию! Я хочу сам выбрать свой путь, а не покорно следовать тому, который подготовили другие, я хочу иметь выбор! Тебе этого не понять, – голос Алека после внезапной вспышки вновь затих.

– С чего ты взял? Ты рос у меня на глазах, и я видел, как отец к тебе относится, – возмутился Кирилл, – Он явно тебя выделяет. Ты действительно не такой, как все мы. Он просто хотел, как лучше…

Алек горько усмехнулся:

– Ну да, благими намерениями, как известно…

– Не говори так. Может, он действительно слегка перестарался, и тебе стоит дать ему ещё один шанс, а не обрывать все связи с семьёй вот так, раз и навсегда. Поговори с ним. Я тебя прошу.

Алек покачал головой:

– Нет.

– И в то же время ты не хочешь рассказать, что между вами произошло. Почему? Что такого ужасного он мог сотворить, чтобы ты уехал из места, где мог быть собой? – Кирилл крепко держал брата за плечо, словно боясь, что тот встанет и уйдёт, как это не раз происходило раньше.

– Я же сказал, там как в тюрьме. Я не могу там жить. Не могу свободно дышать. Лучше остаться здесь, чем вернуться обратно.

– Знаешь, многие городские жители не поняли бы тебя. Для них город – это бетонная клетка, а наша деревня показалась бы им раем земным, – брат безрадостно усмехнулся, – как же, жизнь на лоне природы в соответствии с её мудрыми законами, естественная среда обитания, экологичность, свежий воздух и всё такое. Ты даже не представляешь, сколько народу мечтало бы поменяться с тобой местами.

– Ты неплохо изучил их за это время… – Алек устало потёр глаза.

– Просто я слышу похожие слова от каждого второго. Когда они узнают, где я рос, то начинают представлять всю эту ерунду. Они думают, мы до сих пор блюдём древние традиции и добываем себе пропитание в тайге. И что у нас якобы незамутнённые души в противовес им, горожанам.