И вот представьте себе такую ситуацию: уже объявляют посадку на наш рейс до Ростова. С одной стороны, мы счастливы, что наконец-то закончились наши мытарства по вокзалам, и мы вылетаем, а с другой стороны – у меня на сердце боль, тоска и отчаяние. Рушится последняя надежда на встречу с Юрой.

Опять по громкой связи объявляют, что заканчивается посадка на рейс «Киев-Ростов».

Я беру свой студенческий портфель, смотрю куда-то в зал ожидания, и перед глазами мелькают пассажиры. Одни спешат и идут влево, другие – вправо… И вот на какое-то мгновенье, когда прошёл последний человек, и нет ни одного человека перед моими глазами, я увидела в свете яркого электрического освещения знакомый силуэт, знакомое лицо, которое склонилось над своим авиабилетом…

В ту минуту, мне кажется, я просто умерла.

Я ничего не слышала, ничего не ощущала. Я не понимала, что Наташа держит меня, чтобы я не упала, и в который раз спрашивает меня, что со мной случилось.

Я напоминала ей, наверное, живой труп с остекленевшим взглядом, устремлённым в одну точку, и этой точкой был Юра.

Только через некоторое время ко мне вернулась способность разговаривать.

Да, я осознала, что вижу Юру, хоть это и невероятно.

Я подошла к Юре, ни жива, ни мертва, и сказала: "Здравствуй!" Даже не могу сказать, кто был больше удивлён этой встречей – я или он. На его вопрос, как я здесь оказалась, какими судьбами, я ответила: " Хотела тебя увидеть, вот и прилетела сюда…"

Мой ответ, скорее всего, показался ему ответом сумасшедшей.

Он был в Киеве проездом несколько часов и снова улетал в Москву.

Вот мы и встретились(!), а я ничего не могу ему сказать, признаться во всём, что привело меня сюда.

Голос из репродуктора, вещающий о том, что заканчивается посадка на рейс Киев-Ростов, был голосом, произносящим мне смертный приговор.

Какие-то ещё несколько секунд и минут, и мы снова расстанемся.

Мне того малого времени всё же хватило, чтобы раскрыть "военную тайну" – почему Юра так неожиданно и внезапно исчез за 2 дня до праздника, который мы планировали провести вместе.

Объяснение было простым и прозаичным. Никакой военной тайны в этом не заключалось. Это было рядовое событие и обычное явление в жизни любого военного человека, а в жизни военного лётчика это происходит гораздо быстрее – он срывается с "насиженных" мест со скоростью звука, а иногда и быстрее, если летит на сверхзвуковом самолёте.

Так произошло и с Юрой.

Он получил приказ возвращаться в свою лётную часть под Москвой, откуда был направлен в краснодарский авиагородок для стажировки иностранных военных лётчиков. Юра сказал мне, что ждал перед приездом в Краснодар нового назначения на место службы. Кажется, этим местом была Чехословакия.

В тот февральский вечер он не знал, как мне сообщить и дать знать, что он улетает. Он не знал адреса нашего общежития, поэтому не мог написать мне письмо. Юра знал зрительно, где я живу, и как до меня добраться, а названия улицы, на которой были расположены здания наших общежитий, он не знал и не знал номера корпуса моего общежития.

Женский голос из репродуктора снова вернул нас с Юрой к действительности, а действительность была такова, что мы должны опять расставаться.

Юра спрашивает, как меня найти, как со мной связаться. Я быстро соображаю (хотя в тот момент я вообще ничего не могла соображать) и говорю, что I shall do my best (сделаю всё, что от меня будет зависеть), сделаю всё невозможное, чтобы на праздничные дни Победы, 9 и 10 мая, из Краснодара улететь домой в Сочи.

Я даю ему телефон своей подруги Валечки Петропавловской, потому что у моих родителей не было телефона в доме на Мамайке. Я ему сказала в шутку, если не смогу достать билет на самолёт до Сочи, то пешком дойду.

Из того минутного разговора 38-летней давности у меня осталось в памяти (я вообще удивляюсь, как тогда, будучи в шоковом состоянии, я ещё что-то воспринимала и соображала) такие названия, как "Мукачево", "Чернигов". Это были места учёбы или службы Юрия, куда он ездил, чтобы оформить какие-то документы для дальнейшего прохождения службы в Чехословакии.

Последовавшие за этим несколько дней были прожиты мной, как одно мгновенье.

Я летела в Сочи 9-го мая на каком-то «почтовом» самолёте, вылетающем чуть ли ни в 5 часов утра. Мне казалось, что я лечу не на "ЯКе-40", а на собственных крыльях.

Помню, как я влетаю домой, бросаю свои вещи у порога, оставляя ошеломлённых родителей без объяснений, и стрелой мчусь на 4-й этаж к Вале. Сообщаю ей, что мне должен из Москвы позвонить один человек 9-го или 10-го мая по её телефону. Я готова была ждать звонка, не отходя ни на минуту от телефона, не только два дня, но и целую вечность (что и произошло на самом деле – тот звонок я ждала вечность).

Я Вале рассказала свою удивительную историю, которая началась в январе, а потом имела фантастическое продолжение в Киеве 2 дня тому назад.

Через какое-то время Валя меня спрашивает, какой номер телефона я дала Юре, ведь ещё осенью им всем в доме поменяли номера телефонов. И тут я поняла, что всё кончено – мне больше некого и нечего ждать.

Эта киевская история очень сильно повлияла на мою дальнейшую жизнь и судьбу. После этой истории у меня часто стали сбываться и плохие и хорошие мысли. Плохих мыслей я даже стала бояться, я старалась их гнать от себя и сразу же переключаться на что-то другое, хорошее, потому что они сразу же начинали материализовываться, и у меня возникало такое чувство, что я была их источником.

В результате я обратилась с этими проблемами к нашему молодому преподавателю, который вел у нас курс по психологии. Тогда всё и завертелось.

После того, как я рассказала психологу свою предвиденную историю в Киеве, он очень заинтересовался моим "феноменом", потому что писал свою докторскую работу на эту тему.

Куда только он ни возил меня, с кем только ни знакомил меня. Со мной проводили тесты, спрашивали, как это у меня происходит, просили вести дневник моих предвидений или совпадений, и я вела такие записи.

Мне даже предложили показать меня представителям соответствующих органов. Я слышала, кстати, что сейчас такие люди – все на учете у этих "органов".

Я стала вести по совету нашего психолога дневник таких событий. Некоторые из них до сих пор хранит моя память.

Вот один из них. Я как-то иду по университету, а далеко впереди навстречу мне идет противная преподавательница с немецкой кафедры, которая у нас вела «Германистику». У меня ни с того ни с чего в голове появляется мысль, а что будет, если она упадёт, бросятся ли студенты её поднимать или …Эта мысль в моём сознании ещё до конца не оформилась, как она падает на ровном месте, на паркете, и меня начинает совесть мучить, что виной этого падения – я.

Другой, тоже наглядный пример этому. Когда после окончания университета я работала в селе Приютное, то жила в комнате в общежитии, где все удобства и вода, в том числе, в виде колодца, находились во дворе.

Как-то пытаюсь достать ведром воду из колодца, и тут мысль – будет кто-нибудь из школьных преподавателей идти и скажет: "Воду набрать из колодца – это Вам, Ольга Григорьевна, не английский с французским преподавать!"

Я чуть ни вскрикиваю, когда тут же слышу именно таким образом сказанные слова учительницей по биологии, которая проходила мимо общежития. Только она добавила ещё слова, которых не было в моей голове: "Здравствуйте, Ольга Григорьевна!"

Где-то весной, уже ближе к маю, там же, в селе .Приютное, я утром выхожу из своей комнаты и закрываю её на замок. Пока я возилась с замком, почему-то в моей памяти возникли не только картинки из далёкого детства, но даже запахи.

Я вспомнила, как я любила, когда наша бабушка готовила «хворост» в кипящем масле. Я так живо представила этот горячий «хворост» у себя во рту, что мне на какой-то момент даже показалось, что я чувствую запах этого « хвороста», который я не ела к тому времени лет 10.