Но рядом со мной никого не было.
Первой, кто мог приехать после каникул, была Алёна, но до её приезда оставалось 4 или 5 дней. Я тогда приняла окончательное для себя решение – уйти из жизни. Меня никто и ничто в этой жизни не удерживало, мне казалось, что больше нет ничего в моей жизни, ради чего стоило жить.
У меня где-то в аптечке находилась начатая упаковка "Димедрола", который я иногда принимала от бессонницы. Также мне припомнилось, что у Алёны тоже есть такие лекарства, как "Седуксен". Вот я решила у неё их позаимствовать, но до этого мне надо было сначала привести себя в нормальный вид, что было сделать очень трудно.
Хотя я дала себе слово больше не плакать, но слёзы сами наворачивались на глаза, и я продолжала плакать, но уже тихо и почти беззвучно.
Через 2-3 дня красная опухлость моего лица сошла, и я напоминала собой белое привидение. Я старалась по возможности не подходить или не проходить мимо нашего зеркала, но когда я стала у Алёны искать лекарства для осуществления своего задуманного плана безболезненного ухода из жизни, мне всё же пришлось столкнуться с собственным изображением в зеркале.
Я во второй раз увидела своё лицо. Оно было бледное, виднелись тёмные круги под воспаленными глазами, которые стали унылыми и серыми, как небо в пасмурную или ненастную погоду.
На меня жалко было смотреть – так сильно я отличалась от той счастливой, сияющей, полной надежд, планов и ожиданий девчонки, которая еще совсем недавно была, как ей казалось, самым счастливым существом на земле.
Бледность моего осунувшегося лица говорила о том, что силы мои на исходе. Казалось, жизнь вытекает из меня по капле со слезами, как выходит жизнь с каждой каплей крови из раны смертельно раненного животного.
Временами опять на меня находило какое-то затмение – я хотела вспомнить лицо Алена, но совсем не помнила его лица. Иногда я "видела" его лицо, но оно выходило из мрака и из темноты ночи, как из тумана, после очередного принятия снотворного.
Я стала осуществлять свой план. Я обнаружила в аптечках своих девочек достаточно лекарств, чтобы не только за один раз отправить себя в вечный сон, но и в оставшиеся дни до моего "ухода" пить на ночь снотворное, чтобы поскорее уснуть и не мучиться по ночам до часа "Х".
Этот час "Х" я назначила себе на утро того дня, когда должна была, по моим подсчетам, приехать из Туапсе Алёнка. Я хотела утром натощак выпить все собранные в один флакончик снотворные таблетки, чтобы мой желудок поскорее с ними мог справиться.
Я не хотела (хотя в тот момент мне уже было безразлично), чтобы моё безжизненное тело долго находилось в пустой комнате. Мне оставалось ждать каких-то 2 дня.
Иногда у меня появлялась мысль поехать к Алену и узнать от него самого, ЧТО случилось, после чего нам потребовалось расстаться, но я понимала, что эта мысль неосуществима, и я никогда не поеду к нему.
Временами, особенно по ночам, когда я пыталась уснуть, мне мерещились его шаги у нашей двери или его голос… Случаи галлюцинации пугали и одновременно радовали меня – это была для меня единственная возможность услышать "живой" голос любимого человека.
Мне хотелось ещё раз перед своим "уходом" увидеть его лицо, но увидеть его я могла только лишь во сне. Сон в те дни для меня был и временным избавлением от мук. Казалось, что только во сне можно было спрятаться от мучительных мыслей и от осознания того, что случилось, но каждый раз сон не шёл, и тут приходили на помощь снотворные таблетки.
Наступил последний вечер в моей жизни. Я была удивительно спокойна, ведь я сама приняла такое решение.
Уход из жизни мне представлялся единственным способом избавления от душевных мук и страданий, которые казались мне страшнее любых физических болей, от которых можно было избавиться с помощью обезболивающих лекарств или инъекций.
От душевных страданий можно было уйти только таким путём.
Душевные страдания настолько подкосили мои силы, что простые движения, как освобождение таблеток "Димедрола" от бумажной упаковки, становились для меня непреодолимым препятствием на пути к задуманному. Я с большим трудом собрала таблетки в стеклянный флакончик, а остальные, не распакованные таблетки "Седуксена", оставила на утро, на час "Х", надеясь, что к утру немного сил прибавится.
Вот сейчас, вспоминая то состояние, в котором я тогда пребывала, я прихожу к мысли: даже если бы у меня хватило смелости, у меня, наверное, не было бы сил совершить тот непоправимый шаг – так я была измучена, измотана и истерзана…
Но так уж случилось, что нарушенные планы одних людей разрушают планы других, а иногда, как это было в моём случае, спасают человека от смерти.
Вдруг в коридоре у двери нашей комнаты послышались чьи-то шаги, потом звук от поставленного на пол чемодана и голоса: "Привет!" – "С приездом!" … и стук в дверь.
Мне пришлось с большим трудом вылезти из своей кровати (как медведь после своей зимней спячки из берлоги) и направиться к двери. Я так долго добиралась до ключа на столе, что стуки в дверь, сначала редкие и тихие, стали громкими, частыми и нетерпеливыми. Вспомнив, что я решила не закрывать изнутри нашу комнату, а оставить её открытой, я, как мне казалось, крикнула: "От-кры-то…", но вместо крика получился какой-то шепот. Чтобы меня услышали за дверью, пришлось собрать все оставшиеся силы и громко сказать: "От-кры-т-о-о-о…"
И тут на пороге появилась Алёна. Боже! Как я была ей рада!
Встревоженная и испуганная моей худобой и мертвенной бледностью моего осунувшегося лица, Алёна, оставив свои вещи прямо у порога, бросилась навстречу мне. И я снова зарыдала, как в первый раз, когда распечатала конверт и прочитала письмо. Снова боль, обида и отчаяние разрывали мне сердце, от рыданий я не могла ни слова произнести.
Алёна только повторяла: "Что случилось, Оля? Что случилось?"
В ответ я протянула ей письмо Алена, которое с трудом напоминало прежний листок бумаги – так он был измят, размыт и пропитан моими слезами и больше походил на старинный документ, долго пролежавший в тайнике.
Алёна прочитала письмо и, вместо того чтобы успокоить меня, тоже заплакала – без слёз невозможно было читать то письмо печали и разлуки.
Обняв меня за плечи, Алёна, хоть и плакала сама, всё же пыталась успокоить меня, но ей не очень удавалось это сделать.
От Алёниных глаз, думаю, не ускользнул стеклянный флакончик с таблетками на стуле у кровати, а также стакан с водой для того, чтобы запить те лекарства. Она сразу поняла, что я задумала недоброе, но вида не подала. Даже не помню, как, куда и когда исчезли со стула все мои "приготовления" к смерти.
Я очень благодарна своей подруге. Если бы не Алёна, меня сейчас не было бы в живых. Я думаю, что она догадалась, что её неожиданный приезд на один день раньше спас мою жизнь. Тот день можно считать вторым днём моего рождения.
Алёна только догадывалась, но не знала, насколько серьёзным было моё решение. Я видела, как в последующие дни до возвращения наших девочек, когда мы с ней были вдвоём, она старалась не оставлять меня одну в комнате, ведь выпить 10 таблеток и запить стаканом воды можно за 1-2 минуты.
Она выходила на кухню поставить чайник или приготовить нам яичницу, только когда кто-нибудь из соседних комнат к нам заскакивал за чем-нибудь – за спичками, за солью или за сахаром.
Когда мы оставались с ней вдвоём, мы пытались понять, ‘что всё же произошло.
– Олюня, надо дождаться Тамару. Вот она прилетит, и тогда всё прояснится. Мы же с тобой вместе уезжали, а что потом произошло, мы не знаем. Может быть, здесь какая-нибудь ошибка, – как могла, успокаивала меня подруга.
– Какая ошибка! Всё кончено! Только почему так жестоко, внезапно, неожиданно? Что я ему такое сделала? Разве я заслужила такой участи? Ведь всё было прекрасно… Я видела, какой он радостный и счастливый, когда мы вместе. Представь! Мы за 4 месяца ни разу не ссорились, даже никаких размолвок не было. Письмо это, как гром среди ясного неба.
