К сожалению, тот день, когда в нашей семье был праздник, был траурным днём в истории нашей страны, ведь в тот зимний январский день, 21 -го числа, умер наш вождь – великий Ленин. По радио и на всех каналах по телевидению шли передачи, посвященные этой дате и освещавшие события, связанные со смертью вождя и лидера Коммунистической партии.
Наконец наступил день моего преждевременного отъезда, вернее, "бегства", из отчего дома.
Мы ехали с отцом в аэропорт по красивой местности, но погруженная в свои печальные мысли, я не замечала красоту окружающей нас природы и дороги.
С одной стороны дороги мелькали дома, высокие пальмы с большими, красиво изрезанными листьями, похожими на человеческую ладонь с растопыренными пальцами, а также стройные и грустные кипарисы, "кладбищенские" деревья.
Я недавно узнала от греческого гида, который вёл нашу туристическую экскурсию по Афинам и по Акрополю, что ещё в древние времена в Греции кипарисы высаживались греками по границам мест захоронения своих усопших, со временем эти стройные деревья образовывали естественный высокий "живой" забор-заграждение.
А с другой стороны дороги сверкала на солнце бесконечная синяя гладь моря. С незапамятных времён, с момента появления на планете, оно накатывает свои волны на берег – то миролюбиво журчит в тихую безветренную погоду, облизывая пляжный песок и прибрежную гальку, то в штормовые дни угрожающе клокочет. Оно ревёт и стонет, смывая не только песок и гальку – первое, что попадается на пути у разъярённых сине-свинцовых волн, но и всё, что раньше находилось на недоступном для волн расстоянии.
Хотя я по своей натуре – спокойный и миролюбивый человек, но именно в такие минуты "гнева" и "волнений" мне больше всего нравилось море.
Именно в такие штормовые дни я со своей подругой Валечкой Петропавловской, с которой жила в одном "учительском" доме (специально построенный для учителей школ г.Сочи) на Мамайке (есть такой район в Сочи) и училась в одной английской школе, бегали к бушевавшему морю, стояли на высоком крутом обрыве в нескольких метрах от пробитого сквозь скалу тоннеля, по которому с короткими интервалами проходили пассажирские поезда и грузовые составы то в сторону Сочи, то в сторону Туапсе.
Мы любовались гневом ревущего моря, которое было очень грозным в те часы и минуты, но, стоя на высоком обрыве, мы с подругой не ощущали этой угрозы – быть сбитыми с ног, потом подхваченными пенящейся и бурлящей волной и унесёнными в открытое морское пространство…
В такие минуты мы ощущали неописуемые чувства радости и вселенского страха перед такой демонстрацией природных явлений. Всеми клеточками организма чувствовалось это торжество природы над нами, "человеками".
Когда наступали сумерки, и темнело, мы с Валей возвращались домой, но каким-то странным образом разбушевавшаяся морская стихия ещё долго в нашей душе оставляла ощущения волнения и тревоги, которые постепенно исчезали по мере успокоения морской стихии.
Я немного отошла от канвы повествования, но люди, влюблённые, как и я, в море, поймут меня и мою слабость ко всему, что связано с морем…
Но в тот день, когда мой отец вёз меня в аэропорт, сине-голубая гладь моря была спокойной, и созерцание такого морского покоя немного притупляло моё предчувствие и ощущение беды и чего-то непоправимого…
Мы как-то тяжело и грустно простились с отцом в тот раз, без обычных "пока-пока" и "до встречи".
Когда мы с отцом пошли в здание аэропорта, я сразу же пошла прямо к стойке регистрации своего рейса, а потом, обернувшись на своего провожающего (в тот раз был только один отец), как это было всегда, я направилась в зал вылета.
Мне больно было видеть грустное и печальное лицо моего отца, потому что я чувствовала свою вину за изменившееся в худшую сторону настроение отца и последовавшее за этим ухудшение состояния его здоровья.
Я немного успокоилась за те 2 недели, пока была дома – всё-таки домашняя обстановка, близость родных людей и сами стены отчего дома давали какое-то расслабление и временное успокоение на душе.
Но чем ближе становился момент отлёта из Сочи и возвращение в Краснодар, тем тревожнее и тревожнее становилось на душе и на сердце. Моё предвидение уже к тому моменту "всё" знало и постепенно готовило меня к печальным событиям, которые не замедлили сказаться в моей жизни всего лишь через несколько часов.
На самолёте мы летели 45 минут, но эти несколько минут полёта мне показались вечностью.
Эти 45 минут стали для меня тем рубежом, который отделял мою прежнюю обычную жизнь с её радостями и огорчениями от той, которую я впоследствии назову "жизнью в небытии". Эти минуты стали той разделительной "демаркационной" линией, которая разделила мою жизнь на "до" и "после"…
ГЛАВА 7. УХОД ИЗ ЖИЗНИ, КАК ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ СТРАДАНИЙ
Вот и дошла я в ретроспективе своих воспоминаний до того дня и момента, которые стали самым чёрным и трагическим временем в моей жизни, если не считать потом, в будущем, 2-е смерти дорогих и близких мне людей – брата Валентина и папы.
Два дня тому назад я написала эти последние строчки и остановилась…
Я поняла, что внутренне и душевно ещё не готова вспоминать события тех тяжёлых для меня дней.
Я решила дать себе небольшой перерыв во времени, чтобы собраться с мыслями, а самое главное – подготовить своё больное и измотанное сердце к восприятиям и проживанию мною вновь того горя и той маленькой духовной "смерти", через которую я прошла 35 лет и 8 месяцев тому назад.
Хотя и прошёл такой большой период жизни, но мне до сих пор больно, тяжело и невыносимо вспоминать тот день, словно в моём сердце, прооперированном временем по зашиванию разорванных тканей сердца 35 лет назад, опять разошлись швы, и рана снова стала кровоточащей…
Столько уж лет прошло, а я живу с той же душевной болью в сердце.
Невыносимо томительно и долго тянулись 45 минут полёта. Казалось, за это время можно было долететь до Северного или до Южного полюса.
Когда я услышала по бортовому микрофону долгожданную просьбу стюардессы пристегнуть ремни, я поняла, сейчас мы приземлимся. Через 40, в лучшем случае, через 30 минут, я получу свои вещи, сданные в багажное отделение самолёта, минут 50-60 уйдёт на поездку автобусом от аэропорта до нашего общежития, потом я брошу свои вещи в комнате и поеду к Алену, на это уйдёт ещё 1.5 часа.
Итого, как подсчитала я, через каких-то 3 часа я увижу Алена. При этой мысли об Алене всё во мне затрепетало, наступило такое душевное волнение, с которым трудно было справиться. Казалось, вот сейчас увижу его, и всё пройдёт.
Уже не видела я, как приземлился наш самолёт, не помнила, как получала свой багаж, как ехала на такси. Хотелось побыстрее увидеть любимое лицо Алена, вот поэтому я (хоть и бедная, как принято считать у нас, студентка) позволила себе взять такси из аэропорта. Перед глазами всплывали картинки будущей встречи с Аленом.
Я уже представила его на пороге их комнаты, когда я постучу им в дверь. Он сначала удивится, неожиданно увидев меня, затем смутится, а потом засияют его черные глаза, и появится милая, любимая до боли, улыбка на его губах, и всё его лицо озарится от счастья встречи со мной.
Боже! Как я ошибалась!
Не знала я, что удары судьбы так скоро обрушатся на меня, стоит всего лишь взять ключ от нашей комнаты на вахте, подняться на 3-й этаж, открыть ключом дверь и войти в комнату…
Вот я сейчас думаю, что какие-то мелочи, иногда просто пустяки, могут резко и бесповоротно изменить судьбу человека, сломать ему жизнь, и потом уже нельзя будет что-либо изменить и исправить.
Я думаю, если бы я сразу оставила свои вещи прямо у порога комнаты и уехала к Алену, возможно, жизнь моя и его сложились бы совсем по-другому или не так болезненно, чуть ни трагически.
