Этого не могло случиться…

Не могло произойти никогда! Бред, страшный сон, затмение…

Закон – гвоздём вбит по самую шляпку, жестко и недвижимо – в тайге нельзя брать чужое. Смотреть на чужое нельзя! Он знал это… Знал не понаслышке – не новичок…

Лопухнулся… Отчего?

Не вернуть…

Солнце светило, речка журчала, трепетала листва, и она улыбалась…

Этого не могло случиться…

Лежал, укрывшись под стволом поваленной сосны, обломки сучьев упирались в спину. Перед глазами в надвигающихся сумерках паутина сухих веток, заросли мокрой тёмно-зеленой травы да размытая стена леса впереди.

Сквозь наплывающие волны жаркого озноба отрешенно видел, чувствовал себя со стороны: коротко стриженый, сорокалетний, заросший щетиной мужик, в расстегнутом ватнике поверх «энцефалитки», в болотниках, раскатанных до верху, неудобно, одним боком, выставив плечо наружу, забился под поваленную сосну, лежит, уткнувшись головой в примятую траву. Одежда промокла, в волосах иголки, белёсые клочки свалявшейся паутины. Не шевелится, тяжело дышит, плечи ходят ходуном. Комары мелькают в воздухе, черными точками на шее, лице, руках. Тишина до звона, пронизанная писком комара. А вокруг, яростно прущая наружу, взламывающая пространство зелень – тайга, заполнившая собой всё вокруг.

Несмотря на обморочную усталость, пульсирующую боль в простреленном плече, – а так хотелось её облегчить хоть стоном, – всё же пытался как мог оценить, просчитать сложившуюся ситуацию и, по всему выходило, шансов выжить у него нет.

«Вот если бы ружьё…»

Но ружье осталось там, на берегу… Он даже помнил, как выронил его, падая на землю. Нет бы подхватить, подтянуть за ремень к себе, когда падал… Вместо этого, не соображая, сразу же откатился в сторону, за пенёк.

«Вот если бы ружье, тогда может и был бы шанс… Хотя, вряд ли…»

Сдавленно застонав, попробовал поменять положение – обломанный сук упирался в спину, мешал. Боль мгновенно пронзила плечо, он замер, уткнулся головой в землю, зарывшись в сырую траву, стараясь умилостивить боль, охладить налитое жаром лицо.

«Всё-таки навылет или нет? Похоже, навылет… Вон, сзади, в ватнике какая дыра… Жакан. Дробью так не разворотило бы… Хорошо, что кровь остановилась. Промыть… Воды бы чистой, холодной…»

Пока бежал, только раз напился из какой-то лужи, случайно встретившейся по пути. Во рту кисло-горький привкус желчи – от жара, от боли, от бега рвало мучительно и долго, и сейчас приходилось постоянно бороться с подступавшей тошнотой.

«Хорошо бы понять, где эти уроды? Ничего не слышно… Даже птиц не слышно. Должны быть где-то рядом… Темнеет. Там, впереди, за деревьями болото. На ночь глядя они туда не сунутся, значит, заночуют, костёр запалят. Ну а я, как стемнеет, попробую… Всё равно деваться некуда. Пока ещё силы есть…

Почему они сразу стали стрелять? Зачем? Почему не окликнули? А впрочем, к чему сейчас эти вопросы? Разве поймешь, что они думали в тот момент. Запаниковали… Скорее всего приняли нас за рыбнадзор, пришлый, заезжий, свой-то они в лицо знают… Одежда больно похожа: те же штормовки, «энцефалитки», ватники… А может, ещё что им привиделось… Запаникуешь тут, когда срок светит…»

Сейчас он ясно сознавал, что живым они его не отпустят, будут добивать.

«Не могут они допустить, чтобы у него был хоть малейший шанс добраться до людей, огласка им не нужна. Поняли, что туристы… Начнётся следствие… Найдут! Притаёжные поселения слухами полнятся: кто куда пошел, кто кого видел… А так, пропали туристы и пропали. Сами с дуру в тайгу полезли, да еще по реке. Утонули, медведь задрал, заблудились. Тела закопают – никто никогда не найдёт. Тайга большая – всё спишет.

Одному, без еды, без ружья, с простреленным плечом – тоже не выжить, но не идти же самому сдаваться. Это совсем глупо.

Уходить от них надо этой ночью, по болоту – единственный шанс – утону так утону… Надо побороться…»

Подогнул под себя ногу. Левой здоровой рукой, провел по лицу, шее, сгоняя комаров. Руки черные, в коросте запёкшейся крови.

Усталость брала своё. Он, время от времени, куда-то проваливался, и, когда боль отступала, ярким калейдоскопом начинали кружиться, разворачиваться события последних часов – вся глупость, несуразность, весь ужас произошедшего…

***

Утро разливалось над рекой свежестью и солнцем. Журчала, бежала вода – темная гибкая лента реки с проблесками серебра по поверхности. Обступившая тайга дышала мощно, ровно. Деревья, по низкому берегу, нависали, заваливались в воду. Мелко трепетала листва. Легкий ветерок гнал комара. Утренне, солнечно, радостно.

Течение несло «резинку», грести почти не требовалось, так, время от времени, чуть подправить ход лодки, правильно и вовремя подгрести, выправляя нос, чтобы вписаться в очередную излучину. Река не широкая, особенно здесь, в верховье, метров двадцать, но довольно быстрая – мелкие перекаты да сменяющие их плёсы. Хорошо, что настоящие завалы пока не встречались. На перекатах, если было совсем мелко, он подтягивал сапоги и лез в воду, проводил лодку между торчащими камнями или тащил волоком. По-хорошему, надо было в воду сгонять и её, но случилась незадача – не достали ей «болотники», не было такого маленького размера, а в этих её сапожках заходить в реку нечего и думать – зальёт тут же, а вода-то градусов шесть. Вот и тащил гружёную вещами лодку вместе с ней, замирая порой от предчувствия, что вот сейчас, вот ещё чуть-чуть и порвёт баллоны о камни.

С утра, когда палили костёр, готовили завтрак, собирали лагерь, она не переставая болтала, о чём-то расспрашивала, всё ей было в диковинку, интересно, а сейчас, убаюканная утренним теплом, собственным бездвиженьем, потоком воды, что плескался, проносился мимо бортов, сидела молча, оцепенело.

В лодке не повернуться – на носу и в центре навалены вещи, укрытые от брызг и дождя прорезиненными плащами, сверху – ружьё, двустволка, собранный спиннинг. Он, – спиной опираясь на груду вещей, – на вёслах; она – лицом по ходу движения, на надувном баллоне, на корме. Лицом к лицу, колени в колени.

Пока ему всё нравилось. Всё шло по плану, без каких-либо огрехов, да и Наташка вела себя хорошо. На самом деле, в Москве, когда только начинал раскручивать эту поездку, терзали сомнения – молодая девчонка, впервые в тайге… Да она не только в тайге, и в походе-то ни разу не была, сорвётся, начнутся капризы, недовольство – и всё: вместо захватывающего дух приключения получишь полную задницу! Как ни странно, пока вела себя на удивление покладисто. Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

Он мельком глянул на неё. Мешковато сидящий энцефалитный костюм – грязно-зеленая куртка и широкие штаны, делали фигуру бесформенной, толсто-угловатой. Спасаясь от комаров, надела на голову капюшон и стянула завязки под подбородком. Наружу, только симпатичное озорное личико – со стороны и не разберёшь, то ли молодой парень, то ли девчонка. Задумчиво сидит, рассматривая поверх его головы изгибы реки, выворачивающиеся по ходу, провожая взглядом коряги и полузатопленные деревья вдоль берега, изредка, машинально опуская руку в воду – играет с течением.

И что она к нему присохла? Смотрел на неё и не находил ответа. Активность в их отношениях проявляла она. Его, конечно, привлекали её красота и молодость, но не так, чтобы «ах»! Красивая молодая девчонка, в постели с ней хорошо, да ещё и влюбилась, – конечно, это грело, было приятно. Но это не любовь, по крайней мере, с его стороны.

Они познакомились около года назад, в Египте. Курортный роман, как было принято считать раньше, который, как ни странно, не заглох, а плавно перетёк в заснеженную Москву.

Он приехал в Дахаб с друзьями учиться виндсёрфингу, она же просто болталась там с подружками – тусовалась, жарилась на пляже. Фортуна швырнула кости – где-то, как-то пересеклись, зацепились взглядами, вечерние танцы, бар и вот они уже сидят вдвоём на берегу моря. Тишина, темнота хоть глаз выколи, и только волны шурша набегают на песок. Тепло, бездумно, лениво. Оазис, светящийся огнями за спиной, зыбкий, как мираж, а вокруг вязкая чернота ночи, пыльная пустыня и хриплое дыхание моря.