Моя собака по кличке Альфа, как сумасшедшая, мчит меня за собой по обочине и направляется к березовым посадкам. По пути она успевает пробовать на нюх скошенную кем-то траву на предмет какой-нибудь живности в ней, вроде мышей. Я гуляю с ней каждый день, но она все ровно не хочет признавать команду «рядом». Альфа помесь хаски и лайки, рыжая, как лиса, а если песню с ней затянуть заунывную, то воет, как стая волков. В данный момент она тащит меня за собой, а пытаюсь с ней совладать.

– Альфа, фу, нельзя, Альфа, – командовал я ей, как можно более жестко, но мой писклявый голос вряд ли кажется ей убедительным. – Рядом, Альфа, – кричу я и бегу за ней, держась за поводок.

Кто кого выгуливает, непонятно. Но если бы не Альфа, у бабушки не было бы шансов выпроводить меня на улицу в эти прекрасные летние вечера.

Меня зовут Никита. Мне одиннадцать лет. В этом году развелись мои родители. Может, оно и к лучшему. Я, конечно, люблю и маму, и папу одинаково. По отдельности это замечательные люди: любящие, понимающие, культурные, но вместе они невыносимы. Трудно поверить, что они когда-то любили друг друга, как говорят. Последние годы папины приезды из Москвы мы с братом Артемом ждали, как нечто ужасное. Это однозначно, скандал к концу дня, пара разбитых тарелок, телефонов, дверей, мамины слезы и папино успокоительное – бутылка водки. Артем научился не реагировать на эту закономерность, я – нет. Я запираюсь с мамой в комнате и прошу ее не выходить, не говорить с ним, чтобы не было хуже. К папе я подходить боюсь, он меня пугает в такие вечера. Мама говорит, что ему не нужна семья, что он только говорит о том, что ему нужна семья. На самом деле ему в Москве очень хорошо без семьи. Он привык жить так, как ему вздумается. Существует он и то, что ему вздумалось. Мама же здесь, в Саранске, живет так, как считает нужным. Готовит то, что нам нравится, смотрит, что нам нравится, гуляем мы там, где нам нравится. Все у нас хорошо, когда папа месяц в Москве. Но проходит месяц, и начинаются мучения. Днем мама на работе, с папой у нас днем все замечательно: мы играем в дарц, шахматы, компьютерные игры, гуляем, готовим – он веселый и озорной папа. Но почему-то вечером пап взрывается. Ему не нравится, как и что мама говорит, как мама смотрит, даже, если ничего плохого не сказано и не сделано. Начинаются взаимные оскорбления, даже рукоприкладство бывало.

Настал июнь. Начались каникулы. Нас с Артемом отправили к бабушке с дедушкой в Лямбирь. В Лямбире, на окраине улицы, рядом с полями высится двухэтажный дом Рамаевых. Большой дом из красного кирпича с мансардой. На втором этаже живем мы с Артемом каждые каникулы. Артему исполнилось четырнадцать неделю назад. Он считал себя взрослым крутым парнем, дружил с ребятами старше себя. Меня всегда он поддевает, принижает – поднимает авторитет на моем фоне перед друзьями. Мне обидно, я терплю.

У меня отношения с друзьями не складываются. Я пытался дружить с мальчишками моего возраста, но они считают меня странным. Может, потому что нечаянно проехал на велосипеде по ноге младшей сестры Рамиля. Правда, нечаянно. Может, потому что, когда играл с мальчишками в футбол в первый раз в жизни, не рассчитал удар и зарядил в лицо Карима футбольным мячом. В общем, они начали избегать меня или задирать, или кидаться в меня землей. Я больше не хожу к ним играть. Мои друзья остались в городе. Там у меня есть один хороший друг – Саня Дудкин. Мы с ним дружим с детского сада. Про нашу дружбу еще садике говорили, необыкновенная. Нас называли – двое из ларца. Нет Саши – Никитка чуть ли не плачет, нет Никитки – Саша грустит. Но если они оба в саду, держитесь все. Садик на ушах стоял. Наша дружба не кончилась даже, когда Саша переехал через две улицы и пошел в другую школу. Даже когда его родители запретили ему дружить со мной из-за того, что он стал пропускать занятия каратэ. А каратэ он занимался уже три года и занимал места на соревнованиях. Я тоже походил в каратэ, глядя на друга, но моего энтузиазма хватило только на три занятия. Дальше я пристрастился к компьютерным играм: «Brawl Stars», «Free faer», «Call of Duty», « Splinter Cell» – в общем, где можно пострелять, заработать оружие, героев, выполнять разные миссии, которые делают из меня героя. В жизни я ничего не могу. Меня не понимают. Даже мой собственный брат. Я живу в придуманном мире, не хочу выходить на улицу, разговаривать с людьми, доказывать кому-то, что я хороший, что мне обидно, если меня толкнуть или обозвать. Если бы хоть кому-то это было интересно. Брат, бесчувственный эгоист, мама сейчас слишком занята разводом, отец… о, боюсь, он скажет: «А ну, не ной!». Дедушка работает на двух работах: в дневной охране и в ночной – сутки через трое. Бабушка… Моя бабушка до сих пор со мной сюсюкается. Не дай Бог начать с ней говорить по душам. Она половину не дослушает и сунет мне в рот сладкий блинок. Так что по душам я говорю только с Альфой. Она, молча, выслушает мои попытки заинтересовать публику своим красноречием, как видеоблогер «Сней» или «Юрий Янив», или, как я себя в тайне называю «Никос 2000». Когда подрасту, открою свой канал. Буду выкладывать прохождение игр, добавлять подписчиков, зарабатывать деньги и славу. Тогда я всем докажу, что я не странный, а крутой игрок и разговорчивый веселый пацан. А пока Альфа моя первая «Лайка».

Я играю в «Stand of» по сети с Саней. Из моей комнаты доносятся то радостные возгласы, то отчаянные. То я побеждаю, то меня убивают. Хорошо, что можно начать заново.

За окном семь вечера. Артем на улице со своей компанией. Их, в основном, шесть друзей гуляют. Но бывает, к ним присоединяются пятнадцатилетние девчонки из соседней улицы. Как раз сейчас они проходят мимо нашего высокого металлического забора с громкой зажигательной музыкой из Артеминой колонки. Они идут толпой из десяти человек, весело смеются и даже подпевают. Они опять пошли к заброшкам. Заброшками мы называем заброшенную военную часть времен восьмидесятых – девяностых, когда здесь тренировали летчиков, парашютистов. Тогда часть была действующей, и военные благополучно здесь служили и жили в общежитиях-казармах. Молодежь облюбовала заброшенный район и рушит окончательно когда-то благополучные строения . Я несколько раз проходил мимо этих страшных построек, гуляя с Альфой. Мне было интересно, почему ребята сюда ходят, что видят. Я, естественно, гулял там днем, не один – с собакой. Одному как-то страшно. Вообще, территория летом напоминает аллею. Всюду растительность, деревья. За шлагбаумом высится знак «Проезд запрещен», рядом табличка с требованием, не входить в запретную зону. Не прекращается асфальтированная дорожка, как бы приглашая прогуляться, как в городском парке – не хватает скамеек по сторонам. На протяжении ста метров справа и слева за густой растительностью виднеются эти бедолаги-здания, двухэтажки, обшарпанные, разукрашенные граффити. Внутрь я заходить не решался. Альфа-шалапайка, бесстрашная, как и мой брат, все время тянула меня туда, но мне хватало сил выдернуть ее любопытный нос из широкого бездверного проема, так как был не готов к подвигам. Да ну! Вдруг все рухнет, или кто-то оттуда выйдет. У меня разорвется сердце, я не экстраверт. Люблю геройствовать в своей комнате.

Я с разочарованием отошел от окна, когда за поворотом увидел их фигуры на темнеющей улице. Весело им, а я сижу тут и в «Stand of» рублюсь целый день. Конечно, бабушка мне мешает периодически и очень настойчиво: то поесть зовет, то попить каждые два часа. Она, наверное, будильник там, на кухне, заводит, чтобы точно не опоздать. Пирожки с мясом, с творогом, повидлом. Я, видите ли, худенький. По мне, я не успеваю ни проголодаться, ни ощутить ход времени. Даже раздражает часто – всякий раз. И ведь не возразишь.

В семь спадает дневная жара, и я выхожу, как по расписанию, на прогулку с Альфиюшечкой, как ее ласково называет бабушка. Моя бабушка, да и дедушка тоже – татары по национальности. Мама, соответственно, тоже. Папа – русский, а я – не определился. Артему, как всегда, все равно – он «и нашим, и вашим». В смысле: маме, бабушке, дедушке говорит, что он татарин и по-татарски активно лопочет. А я врать не люблю, татарским не увлекаюсь, говорю, как есть – вырасту и определюсь, чтобы не обидеть никого.