Когда Феб золотил охотно изваянья;
Мужчина с женщиной, проворны и легки,
Вкушали сладко жизнь без лжи и без тоски.
Влюбленно небеса людей ласкали спины,
Здоровье множили высокой их машины;
Сибелла, щедрая в дарах любви своей,
Тогда не числила обузой сыновей;
И, нежностью ко всем исполнена, волчица
Сосцами смуглыми давала всем кормиться.
Мужчина стройный мог, в могуществе своем,
Гордиться красотой и зваться королем
Нетронутых плодов и девственниц, чье тело
Упруго-крепкое укусов захотело.
Когда ж теперь Поэт захочет оживить
Величье прошлое и сможет посетить
Места, где встретится с людскою наготою,
Он холод чувствует, что овладел душою
Пред черным зрелищем, где ужасы живут!
Уроды страшные о платье слезы льют!
Обрубки жалкие! Их торс, корсетом сжатый!
Тела искривлены и вялы иль пузаты!
Их в детстве пеленал нещадною рукой
В свивальник бронзовый бог Выгоды земной.
Вы, женщины, бледны, как свечи восковые,
Распутством съедены; вы, девы молодые,
Наследственно в крови покоите своей
Гнусь плодородия, пороки матерей!
Да, правда: есть краса у нас, племен разврата,
Народам древности безвестная когда-то.
Изъязвленных сердец на лицах след видней,
И чтут его красой изнеженных людей.
Но ложь поэзии больной и запоздалой
Народам страждущим вовеки не мешала
Почтенье воздавать той юности святой,
Чей лоб всегда открыт, взор ясен, вид простой.
Текущую струю собой напоминая,
Ты, Юность, шествуешь, окрест распространяя,
Как синева небес, как птицы и цветы,
Свой аромат, и песнь, и сладость теплоты.
6. Маяки <Les phares>
О Рубенс! Ты – поток забвения, сад лени,
Подушка плоти ты, где плоть любить нельзя,
Но где обильна жизнь и так полна волнений,
Как воздух в небесах и средь морей – струя.
Да Винчи! Зеркало, где мрак глубин несносен;
В нем прелесть ангелов; в улыбке сладкой ртов
Всё тайн полно; они являются из сосен,
Каймящих этот край, из мрака ледников.
Рембрандт! Ты – лазарет, где горький ропот гнета
И лишь распятие украшено одно;
Молитвы плачущих иссушат нечистоты,
И только луч зимы осветит полотно.
О Микель Анджело! Геракл в пустыне дома
Мне явлен; смешан он причудливо с Христом,
А справа, в сумерках, огромные фантомы
Рвут саван на себе протянутым перстом.
Бесстыдство фавново, боксерский гнев обрел ты,
Сумевший показать нам каменщиков боль,
О сердце гордое, о немощный и желтый
Пюже нерадостный, кандальников король!
Ватто! Ты – карнавал; как бабочки порхая,
Сердца известные пылают и снуют;
Свечей легчайший свет и мебель дорогая
На бал кружащийся свое безумье льют.
О Гойя! Ты – кошмар безвестного проклятья,
Где варят к шабашу зародышей в котлах,
Старухи с зеркалом и девочки без платья,
Соблазн для демонов в приподнятых чулках.
Делакруа! Ты – пруд, где бродят злые духи;
Он елей зеленью извечной осенен,
Под небом жалобным фанфары странно глухи
И так придавлены, как Веберовский стон.
Проклятья, жалобы и богохульство смеха,
Восторги, крики, стон, молитвы, наконец,
О повторенное в ста лабиринтах эхо, –
Чудесный опиум вы для людских сердец.
Вы крик, что часовой стократно повторяет,
Приказ, что передан сквозь сотню рупоров,
И зов охотников, что по́ лесу блуждают,
И отблеск в крепостях зажженных маяков.
И доказательств нет прекраснее на свете,
Чем то свидетельство величия людей,
Тот плач, катящийся к столетью от столетья,
Чтоб умереть, Господь, у вечности твоей.
7. Больная муза <La muse malade>
О Муза бедная! Ах! Утром что с тобой?
Виденья полночи зрачок твой населили,
Безумие и страх холодный и немой
По очереди след на лбу пробороздили.
Зеленый ли суккуб иль красный домовой
В тебя из урн любовь и ужас перелили?
Иль лапы властные кошмаров облик твой
В таинственный Минтурн упрямо погрузили?
Я жажду, чтоб твой мозг, вдохнувший аромат
Здоровья, мыслями стал мощными богат;
Кровь христианская размеренно текла бы,
Как многочисленный старинный звук силлабы,
Где правят в свой черед то Феб, отец стихов,
То Пан Великий, бог и властелин хлебов.
8. Продажная муза <La muse vénale>
О Муза сердца, ты, влюбленная в чертог!
Найдешь ли в Январе, швыряющем ветрами
И оснеженными со сплином вечерами,
Хотя бы головню для посиневших ног?
На мрамор плеч твоих лучей полночных пламя
Проникнуть сможет ли меж ставенных досок?
Как пересохший рот, так пуст твой кошелек, –
Наполнишь ли его небесными дарами?
О, нет! Должна, чтоб хлеб насущный свой сыскать,
Паникадило ты, как певчий, раздувать,
Сама не веря, петь псалом ежевечерне;
Иль, как голодный шут, на площади большой,
Со смехом, смешанным с незримою слезой,
Раскрыть свой балаган для развлеченья черни.
9. Дурной монах <Le mauvais moine>
Монахи в древности на стенах выставляли
В изображениях лик Истины святой,
Чтоб благочестье чувств картины оживляли,
Смягчая холодность суровой жизни той.
Во дни, когда Христа посевы возрастали,
Монах известный – он теперь забыт молвой –
Избрал для мастерской поля, где погребали,
И там прославил Смерть со всею простотой.
– Но я – монах дурной! Моя душа – могила!
Я от нее бегу, но в ней живу. Унылый
Свой монастырь ничем не украшаешь ты,
Ленивый по́слушник! Когда же превращу я
Любовь моих очей, работу рук простую
В живое зрелище печальной нищеты?!
10. Враг <L’ennemi>
О юность! Ты была лишь мрачною грозою,
Кой-где луч солнечный сквозь сумрак проходил;
Опустошенье дождь и гром внесли такое,
Что бедный сад плодов почти не сохранил.
Забота осени теперь владеет мною.
Я должен в руки взять лопату и скребок,
Чтобы пласты земли, размытые водою,
До дыр, как бы могил, я обработать смог.
Но новые цветы – о них я грежу ныне! –
Питанье тайное отыщут ли в куртине
Размытой, как песок, чтоб сил набрался плод?
О скорбь! О скорбь моя! Жизнь время пожирает,
Из сердца темный Враг усердно кровь сосет
И, обескровив нас, растет и распухает.
11. Неудача <Le guignon>
Чтоб тяжкий груз поднять живущий мог,
Иметь, Сизиф, твое упорство надо!
Как счастлив тот, кому в труде – отрада, –
Мал Времени, Искусства – долог срок.
Душа, вдали гробницы золоченой,
Заброшенный погост окрест ища,
Как в барабан приглушенный треща,
Идет и марш играет похоронный.
