К а н ь и с а р е с, старик.

Л о р е н с а, жена его.

О р т и г о с а, соседка.

К р и с т и н а, служанка Лоренсы, ее племянница.

К у м Каньисареса.

А л ь г у а с и л.

М у з ы к а н т ы и п л я с у н.

М о л о д о й ч е л о в е к (без речей).

Комната.

Входят донья Лоренса, Кристина и Ортигоса.

Л о р е н с а. Это чудо, сеньора Ортигоса, что он не запер дверь; он моя скорбь, мое иго, мое отчаяние! Ведь это в первый раз с тех пор, как я вышла замуж, я говорю с посторонними. О, как бы я желала, чтоб он провалился не только из дому, но и со свету белого, и он, и тот, кто меня выдал замуж!

О р т и г о с а. Ну, сеньора моя, донья Лоренса, не печальтесь уж очень. Вместо старого горшка можно новый купить.

Л о р е н с а. Да, вот такими-то и другими подобными пословицами и прибаутками меня и обманули. Будьте вы прокляты его деньги, исключая крестов, будьте вы прокляты его драгоценности, будьте вы прокляты наряды, и будь проклято все, что он мне дарил и обещал! На что мне все это, коли я среди роскоши и бедна и при всем изобилии голодна?

К р и с т и н а. Вот правда, сеньора тетя, справедливо ты рассуждаешь. Я лучше соглашусь ходить в тряпках, одну повесить сзади, другую спереди, только б иметь молодого мужа, чем погрязнуть с таким гнилым стариком, за какого ты вышла.

Л о р е н с а. Я вышла? Что ты, племянница! Меня выдали, ей-богу, выдали; а я, как скромная девчонка, лучше умела покоряться, чем спорить. Если б тогда я была так опытна в этих вещах, как теперь, я б лучше перекусила себе язык пополам, чем сказала это «да». Скажешь только две буквы, а плачь потом две тысячи лет из-за них. Но уж я так думаю: чему быть, того не миновать; и уж чему надо случиться, так ни предупредить, ни отвратить этого нет никакой человеческой возможности.

К р и с т и н а. Боже мой, какой дрянной старик! Всю-то ночь двигает под кроватью эту посуду. «Вставай, Кристина, погрей мне простыню, я иззяб досмерти; подай мне тростник, меня камень давит». Мазей да лекарств у нас в комнате столько же, как в аптеке. У меня и одеться-то нет времени, а я еще служи ему сиделкой. Тьфу, тьфу, тьфу, поношенный старикашка! Грыжа ревнивая! Да еще какой ревнивый-то, каких в свете нет!

Л о р е н с а. Правда, племянница, правда.

К р и с т и н а. Помилуй бог, чтоб я солгала когда!

О р т и г о с а. Ну так, сеньора донья Лоренса, сделайте то, что я вам говорила, и увидите, как это будет хорошо. Молодой человек свеж, как подорожник; очень любит вас, умеет молчать и быть благодарным за то, что для него делают. А так как ревность и подозрительность старика нам долго разговаривать не позволяют, то будьте решительнее и смелей; и я тем самым порядком, как мы придумали, проведу любезного к вам в комнату и опять уведу, хотя бы у старика было глаз больше, чем у Аргуса, и пусть он, как Сагори[1], видит на семь сажен в землю.

Л о р е н с а. Для меня это внове, и потому я робка и не хочу из-за удовольствия рисковать своей честью.

К р и с т и н а. Сеньора тетенька, это ведь похоже на песенку про Гомеса Арьяса[2]:

Л о р е н с а. Ведь это в тебе нечистый говорит, племянница, коли разобрать твои слова.

К р и с т и н а. Не знаю, кто во мне говорит, только знаю, что, как сеньора Ортигоса рассказывает, я все бы это сделала точь-в-точь.

Л о р е н с а. А честь, племянница?

К р и с т и н а. А удовольствия, тетенька?

Л о р е н с а. А если узнают?

К р и с т и н а. А если не узнают?

Л о р е н с а. А кто мне порукой, что все это не будет известно?

О р т и г о с а. Кто порукой? Наше старание, ум, ловкость, а больше всего смелость и мои выдумки.

К р и с т и н а. Ну, сеньора Ортигоса, приведите к нам любовника, чистенького, развязного, даже немножко и дерзкого, и пуще всего молодого.

О р т и г о с а. Все это есть в нем, про кого я говорю-то, да еще и другие два качества: богат и щедр.

Л о р е н с а. Я не ищу богатства, сеньора Ортигоса; у меня пропасть драгоценных вещей, и уж я совсем запуталась в разных цветных платьях, которых у меня множество; в этом отношении мне и желать больше нечего. Дай бог здоровья Каньисаресу, он меня рядит в платья, как куклу, а в драгоценности, как витрину у богатого бриллиантщика. Вот если б он не забивал окон, не запирал дверей, не осматривал поминутно весь дом, не изгонял котов и собак за то, что носят мужские клички; если б он не делал этого и разных других штук, и в сказках не слыханных, я бы охотно отдала ему назад его подарки и деньги.

О р т и г о с а. Неужели он так ревнив?

Л о р е н с а. Я вам лучше скажу: он недавно продал очень дорогой ковер, потому что на нем были вышиты мужские фигуры, и купил другой, с деревьями, заплатил дороже, хотя он хуже. Прежде чем войти в мою комнату, надо пройти семь дверей, исключая наружной, и все запираются на ключ, а ключи, — я до сих пор не могу догадаться, куда он их прячет на ночь.

К р и с т и н а. Тетенька, я думаю, что он прячет их под рубашку.

Л о р е н с а. Не думай, племянница; я сплю с ним вместе и знаю, что при нем нет ключей.

К р и с т и н а. Да еще всю ночь ходит, как домовой, по всему дому; и если случайно услышит музыку на улице, бросает камнями, чтобы уходили. Он злой, он колдун, он старый! Больше нечего и сказать о нем.

Л о р е н с а. Сеньора Ортигоса, смотрите, брюзга скоро воротится домой, он может вас застать — и все пропало. А что он захочет сделать, так делает скоро; и все это мне так опротивело, что остается только надеть петлю на шею, чтоб избавиться от такой жизни.

О р т и г о с а. А вот, может быть, как начнется для вас новая жизнь, эти дурные мысли и пройдут, и придут другие, более здравые и более приятные для вас.

К р и с т и н а. Так и будет; я за это готова дать себе палец на руке отрубить. Я очень люблю сеньору тетеньку, и мне до смерти жаль видеть ее такой задумчивой я скучной и под властью такого старого и перестарого, и хуже, чем старого; я никак досыта не наговорюсь, что он старый, старый…

Л о р е н с а. Однако он тебя любит, Кристина.

К р и с т и н а. Оттого, что старый. Я часто слыхала, что старики всегда любят молоденьких девочек.

О р т и г о с а. Это правда, Кристина. Ну, прощайте; я хочу вернуться домой к обеду. Держите на уме то, о чем мы уговорились; вы увидите, как мы обделаем это дело.

К р и с т и н а. Сеньора Ортигоса, сделайте милость, приведите мне какого-нибудь школьника-мальчонка[3], чтобы и мне какая-нибудь забава была.

О р т и г о с а. Я этому ребенку рисованного доставлю.

К р и с т и н а. Не хочу я рисованного, мне живого, живого, беленького, хорошенького, как жемчужинка!

Л о р е н с а. А если его дядя увидит?

К р и с т и н а. Я скажу, что это домовой, дядя испугается, а мне будет весело.

О р т и г о с а. Хорошо, я приведу; и прощайте. (Уходит.)

К р и с т и н а. Вот что, тетенька, если Ортигоса приведет любовника, а мне школьника, и сеньор их увидит, нам уж больше нечего делать, как схватить его всем, задушить и бросить в колодезь или похоронить в конюшне.

Л о р е н с а. А ведь ты, пожалуй, готова и сделать то, что говоришь.

К р и с т и н а. Так не ревнуй он и оставь нас в покое! Мы ему ничего дурного не сделали и живем, как святые.