– Вика, Викуша, – Ася истерично пыталась докричатся до дочери, – девочка моя, солнышко моё, – она шла рядом с носилками и то кричала, то бормотала, то всхлипывала. Она ещё никак не верила в то, что сказал Головин.
– Да, не кричите вы так, она же ничего не слышит, она без сознания, вы что не видите? Вы кто? – к Асе подошла молодая женщина в синей форме работника скорой помощи, – успокойтесь, она вас всё равно не слышит.
– Я… я… я мать, мать. Это моя девочка – Как зовут девочку, фамилия какая?
– Вика, Виктория Павловская… – доктор! – повернувшись Ася обратилась к женщине, – это правда, что Вика жива? – задавая вопрос Ася боялась услышать отрицательный ответ, поэтому спросила очень тихо, почти шёпотом.
– Жива, жива, но только в очень тяжёлом состоянии. Конечно это чудо, что три дня шёл снег и уборочные машины навалили этот огромный сугроб и к счастью вывезти не успели! Да ещё её юбка, она такая большая и плотная, что сработала как парашют. В общем, пока сказать сложно, явно крови нет, а что внутри… Переломы-то обязательно, это чепуха, но, главное посмотрим, что с позвоночником.
Ася внимательно слушая доктора, не верила ещё до конца тому, что та говорила, но послушно кивала, внимая каждому её слову. Главное, что жива, жива, жива! Это же просто чудо!
В Скорой Ася держала тоненькую руку дочери, гладила и как одержимая твердила только одно: ничего, родная, всё будет хорошо, всё будет хорошо. Вику повезли в ближайшую клинику и сразу же определили в операционную. Ася осталась сидеть в коридоре- дальше её не пустили. Немного придя в себя Ася обнаружила, что на ней чья-то куртка и тут только вспомнила, что куртка эта того следователя Головина. Она даже не успела придумать, каким образом ему её вернуть, как увидела его приземистую фигуру направлявшуюся по коридору прямиком к ней.
Головин склонив чуть набок голову внимательно посмотрел на Асю:
– Вы позволите, – и он присел рядом, на нём был толстый свитер и Ася подумала, что ему не должно было быть слишком холодно без его куртки даже на морозе. Тут же она одёрнула себя, понимая, что всякая чепуха лезет в голову, и всё же она готова думать про всякую чепуху только потому, что ей страшно было осознавать всё происходящее, ей хотелось спрятаться с головой в этой его нелепой куртке, как страусу зарыть голову в песок, закрыть глаза и проснуться, как от страшного сна, но ещё больше ей хотелось умереть самой…
Вика- её единственная радость в жизни, Вика была на операционном столе; её такую худенькую, такую нежную, её девочку, её солнышко, весь смысл её такой бестолковой жизни, её Викушу там за этими стеклянными дверями собирали по кусочкам!
– Давайте рассказывайте, Анастасия Андреевна, что произошло? – и Головин собрался внимательно слушать, – вы только успокойтесь. Главное, что девочка жива, а уж хирурги постараются, а вы пока мне всё расскажите, так и время быстрее пройдёт, – успокаивал он её привычным для такого случая следовательским способом. Он, конечно, уже кое-что выяснил у немногих очевидцев, но сама суть так и оставалась пока непонятной: как и почему девушка выпала из окна? Или не выпала?
Ася не плакала, не стонала, говорила монотонным и бесстрастным голосом о том, что Вика рано пришла со школы, пришла с одноклассником Никитой, а она, Ася, находилась в кухне, у неё работа на телефоне… и так подробно дальше обо всё, что происходило. Головин выспрашивал всё дотошно, по минутам. Несколько раз уточнил, когда ушёл Никита, когда Ася вошла в комнату.
Пожалуй, и всё. Больше у него вопросов пока не было, но прощаясь, он предупредил, что разговор совсем не окончен, он всё проверит, уточнит и возможно сам подъедет или вызовет её к себе: как ей будет удобнее. Сейчас главное, чтобы операция прошла удачно и Вика скорее пришла в себя.
– Куртку пока оставьте, а я всё равно на машине, потом как- нибудь… держитесь, Анастасия Андреевна, до свидания.
Она машинально кивнула ему вслед.
Операция продолжалась очень долго, Ася то сидела на низенькой банкетке, то вставала и ходила по коридору, то стояла у дверей в операционный блок и молилась, не зная ни одной молитвы, молилась своими словами веря, что Господь её услышит, что он-то поймёт её просьбу, её мольбу о помощи, о чуде, что поможет её несчастной бедной девочке и спасёт, обязательно спасёт! Она молилась первый раз в жизни, терпеливо ждала и молилась, ждала и молилась, ждала…
Вика никогда не была весёлым и беспечным ребёнком, а когда стала барышней, то и совсем посерьёзнела. Ася старалась не доставать дочь пустыми расспросами, да и времени особого на душевные разговоры у неё не было.
Замужем Ася никогда не была и Вика родилась можно сказать просто случайно.
Когда Ася окончила институт сразу же умерла мать от долго тянущейся онкологии, а у отца случился инсульт и он практически был неподвижен. Ася крутилась как белка в колесе: работа, магазины, судна, стирка, уборка. Отец требовал постоянного ухода и внимания и днём, и ночью; своей беспомощностью он вызывал нестерпимую жалость, но помочь ему не могли самые знающие неврологи, он лежал и тихо угасал, теряя с каждым днём интерес и к своей жизни, и к жизни дочери. Денег катастрофически не хватало, ни его пенсия, ни её зарплата не покрывали расходы на приходящую сиделку, еду, лекарства и прочее.
Соседка предложила ей дополнительно подзаработать у друга её мужа – знаменитого художника. Надо несколько раз в неделю убирать квартиру и только. У Матвея Борисовича, так звали художника, большая студия на Сретенке, где он работает и проводит основную часть жизни, а в соседнем доме, здесь в Чертаново, живёт его семья: жена со слабым здоровьем и двое сыновей-подростков.
Недолго думая, Ася согласилась.
Матвей Борисович Павловский был пятидесятилетним красавцем с гривой кудрявых светлых волос, эпатажно одевающимся богемным небожителем. Говорил он протяжно и певуче, пристально оценивая чуть прищуренным взглядом собеседника, будто прикидывая годится ли тот или та в воплощение им его портрета на бессмертном холсте. Жена его представляла собой абсолютно бесцветное создание, тихое и немощное. Но, как потом разъяснила соседка, именно она обеспечила ему светлый и прямой путь в Союз художников, в устройство персональных выставок в Москве, России и за её рубежами будучи дочерью одного весьма важного чиновника от культуры.
Асю всё это мало волновало, платил Павловский ей довольно много и аккуратно, уборка не была слишком тяжёлой, а хозяйка слишком привередливой. Асе исполнилось к тому времени двадцать шесть лет, она не была красавицей, но и уродиной её назвать было бы смешно: худенькая, среднего роста, густые чёрные волосы собранные резинкой в конский хвост, небольшой мило очерченный рот. Вот только нос немного великоват, а так вполне, вполне ничего. Но вот карие, довольно большие глаза с лёгким прищуром, особенно, когда она во что-то внимательно всматривалась, придавали лицу какую-то особую неповторимость и выдавали потаённую глубину чувств и вместе с тем аналитический склад ума.
Однажды Павловский, посмотрев на Асю своим фирменным оценивающим взглядом, попросил ему попозировать: он собирался создать галерею образов молодых девушек и юношей для предстоящей выставки в Италии, разумеется за приличное вознаграждение. Ася согласилась, не столько из-за денег(хотя это было крайне важным аргументом), сколько из интереса и хоть какого-то разнообразия в её теперешней унылой, однообразной жизни.
Несколько раз она приезжала к нему в студию на Сретенку. Вся обстановка там переносила Асю в совершенно иной, сказочный мир, мир богемы описанный в романах, мир одухотворённый, мир восторженно прекрасный, мир ярких красок и терпких запахов творчества, мир Матвея Павловского.
Сеансы позирования закончились и Ася поняла, что мир этот уже живёт в ней – она ждала ребёнка. Матвей Борисович воспринял ситуацию без истерики и ультиматума: если Ася хочет, пусть рожает. От жены он никогда, разумеется не уйдёт, но ребёнка признает, помогать будет. Ася решила оставить ребёнка.
