Отворилась дверь. Вошел Кочегар в бархатном пиджаке табачного цвета, с портфелем в руках.
- Во-первых, - сказал Кочегар, - ты оставил свой портфель. Прибирай за вами. Потом ищи вас по всему городу.
- А чего вы в таком пиджаке? Как артист, - сказал Петров. Называть Кочегара в такой ситуации на "ты" показалось ему невозможным.
- У меня выходной.
- Прекрасно. Сейчас мы устроим праздник цветения сонгойи. В Кении на горе Элгон зацвела сонгойя.
- Я тороплюсь.
- Нет-нет. Я вам устрою прием по первому разряду. - Петров бросился в комнату, к бару. - Вот, - сказал он. - Ереванского разлива "Двин". И рыбка есть, осетринка, балычок. Дочка выделила. У нее, понимаете, муж...
Кочегар сел на табурет спиной к стене, заложил тяжелые руки за голову и вдруг сказал как бы с усмешкой:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит...
- Блестит, - подтвердил Петров, пытаясь сорвать с бутылки анодированный колпачок.
Кочегар смотрел на Петрова своими маленькими пристальными глазами, и Петрову казалось, что еще одна пара глаз, больших и грустных, смотрит на него сверху.
- Слушай, Петров, откуда Лермонтов взял эту строчку: "Спит земля в тумане голубом"?
- Как шар земной или как пахотное раздолье?
- Как шар земной. Планета спит в голубом тумане.
- Прозрел, - сказал Петров. - Гений. Давай, Кочегар, выпьем армянского. Содвинем разом по маленькой. Открути, пожалуйста. У меня, наверно, рука потная с непривычки.
- Нет-нет. Я тороплюсь. И вообще я пью только у себя в отсеке. Здесь мне некогда. Мне пора. - Кочегар подошел к двери и стал перед ней, любуясь Железной рукой.
- Петров, - сказал он печально. - Еще не поздно вернуться на старые рельсы. Там, конечно, свои неудобства и жертвы, но и комфорт. И харчи вкусные.
Петров изготовился было промямлить что-то неопределенное, вроде "тише едешь - дальше будешь", но голодный и независимый мальчик внутри него сказал звонко:
- Никогда! Лучше погибнуть.
- Ого! - Кочегар открыл двери, пыхтя от каких-то тяжелых раздумий, и вышел.
Петров бросился за ним с бутылкой в руке. Дверь за ними захлопнулась, чмокнув.
- Ну хоть по рюмочке. По одной. За знакомство. Когда ты вошел, мне стало легче. Как будто меня простили. Знаешь, так бывало в детстве. В детстве прощение много значит. Извини, ты на самом деле поэт?
- Ни в жизнь, - сказал Кочегар. - Я ближе к прозе. К натуральным жанрам и естественным наукам. Петров, ты захватил ключи?
- Здесь. - Петров похлопал себя по карману. - Я привязан к ключам. Я могу потерять их только с брюками.
Они шли по улице. Мимо сквера. Лето наступило холодное - сирень распустилась и застыла.
Петров забегал вперед и, потрясая бутылкой, все предлагал выпить.
Зашли в парадную жилого дома, просунувшего свой узкий лик между двумя особняками, преисполненными чванства.
Дворничиха с красными, словно ошпаренными коленями мыла лестницу. Она лила им навстречу горячую воду из шланга.
- Здесь пахнет прачечной, - сказал Петров.
Кочегар глянул ему прямо в глаза.
- Может, все же вернешься? Простирнешь свою совесть и сдашься?
Петров проглотил слюну.
- Петров, влачась по этой дороге, ты превратишь свою душу в бинты. А она у тебя, как я слышу, чирикает...
- Ладно, - сказал Петров. - Пошли, чего зря болтать.
Они шли вверх по лестнице. А дворничиха все лила и лила воду. Казалось, идет дождь. Кочегар позвонил в дверь с номером "22". Шляпки гвоздей на обивке располагались в виде волка и зайца. Подбоченясь, волк держал зайца за уши на весу.
Кочегар звонил, звонил, но никто не подходил к двери. Лилась вода. У Петрова возникло ощущение тревоги и безнадежности.
- Наверное, никого нет, - сказал Петров. - Напрасно мы ушли от меня. Выпили бы. Поговорили.
Кочегар достал из кармана ключи. И сразу же один подошел. Из квартиры пахнуло горелым. На плите обугливалась яичница.
В кухне у стола, привалясь плечом к стене, сидела молодая женщина в кофте из мягкого материала, белого и очень тонкого, в мелкий розовый горошек.
"Может, это батист? - подумал Петров. - Может, это халат?"
Кочегар выключил газ, подставил сковородку под тоненькую струйку воды. Кухня наполнилась паром и треском.
Женщина не шевельнулась. Глаза ее, серые, широко открытые, без мигания и без тревоги смотрели в холодное небо за окном. Кочегар подошел к ней, сгреб со стола штук двадцать аптечных упаковок с какими-то таблетками, Петров не разглядел какими, отнес их в уборную и вывалил в унитаз.
Женщина как бы проснулась. Посмотрела на него. На пустой стол.
- Зачем ты это сделал? - спросила она каким-то неокрашенным голосом. - Кто ты вообще? Что тебе надо? - Она повернулась к Петрову. Кто он такой?
Петров смущенно кашлянул.
- Джинн, - сказал Кочегар. - Взломщик.
Женщина хохотнула гортанно, словно прокатила граненый стакан по столу.
- Если ты джинн, то я пери. - Она поднялась, изогнула стан. Одну руку с растопыренными пальцами подставила к виску, другую - к обтянутому блестящим тугим нейлоном заду, изобразив то ли рыбий, то ли птичий хвост. - Я Дева Небесных Вод. И мне наплевать на тебя. Я по всему городу таблетки собирала не для того, чтобы первопопавший подонок их выбрасывал.
Кочегар почесал подбородок. Взялся за ручку двери.
Женщина загородила ему дорогу.
- Отдавай таблетки назад!
Кочегар мягко ее отодвинул. Вышел на лестницу. Петров бросился за ним. Женщина тоже выскочила, схватила Кочегара за бархатный рукав.
- Ты зачем явился? Я тебя не знаю. Я тебя не звала. Но раз пришел посиди для приличия.
Петров ее поддержал.
- Вот именно. Посидим втроем. Мы же хорошие люди. У нас хороший коньяк. Ведь правда же, мы хорошие люди?
- Хорошие, - согласилась женщина. - Меня Зиной зовут. А вас?
- Меня Александр Иванович.
- Вот и выпейте. - Кочегар затолкал их в квартиру и захлопнул дверь.
Пока они препирались, сосредоточенная дворничиха сыпала на мокрый бетонный пол стиральный порошок. Порошок вспухал лишаями и растворялся бетон, казалось, растворяется тоже.
Запах прачечной проникал в кухню.
Зина принесла из комнаты хрустальные стопки-бочонки.
