— Нет, тебе не за что извиняться, — я пожала плечами, стараясь, как могла, скрывать горечь в своём голосе.

— Порой меня посещают философские минуты, когда я задумываюсь над смыслом жизни. И тогда мне кажется, что я не для этого мира, ведь, сколько я ни пытаюсь…

— Простите ещё раз, — голова начальника, а вслед за ней — и он сам — вновь появились в дверном проёме. Он жизнерадостно улыбался. А вот я молчала. И к моей горечи примешивалось любопытство того, что хотел сказать мне Том. Но ни одного вопроса при этом не приходило в голову. Я перевела растерянный взгляд на Хиддлстона, так и чувствуя, как Гленн примостился позади меня, явно с хмурым выражением лица, сложив руки на груди. И вдруг Том улыбнулся.

— Да, по поводу вашего вопроса, — он положил руку на ногу и сложил ладони вместе, будто приготовившись к дружеской беседе. — Песни и танцы — пожалуй, моё всё, даже перед публикой. А ещё мне очень нравится пародировать знаменитостей. Кажется, это началось ещё с самого детства…

Я облегчённо выдохнула, когда Гленн снова покинул кабинет. Том улыбался, но тут же посерьезнел и снова немного наклонился в мою сторону.

— Пожалуйста, Том, давай не будем об этом, — взмолилась я, ощущая, как только что высохшие в районе глаз слёзы норовят вот-вот вырваться. — Кругом твои фотографии и фильмы, и… И когда ты уйдёшь, я уже не смогу подняться.

Я говорила серьёзно, но читала в его глазах некое скрытое сомнение. И только позже до меня дошло, что я говорила совершенно как Хью Грант из «Ноттинг Хилла», даже не осознавая того.

— Скажи мне только одно, — прервал он меня. — Ты счастлива?

Паоло. Вечно улыбающийся парень со светло-русыми волосами. У него смеющиеся синие глаза, тёмные ресницы, и, когда он улыбается, на его немного румяных щеках мгновенно появляются ямочки. Наши встречи и наши вечера в Лондоне я не забуду уже никогда, как бы ни хотела. А однажды у него даже хватило смелости — хоть и ненадолго — запечатлеть поцелуй на моих губах.

Я кивнула. Это было так неуверенно и мгновенно, что я сама не в первую минуту поняла, что сделала. Том закивал каким-то своим мыслям и наконец произнёс:

— И я тоже счастлив.

Он долго молчал, точно обдумывая что-то, глядел в одну точку, проводя пальцем по своим губам, но всё не решался заговорить. Внезапно раздался его тихий, но внятный голос. Я, наверное, его никогда не забуду:

«Live as you do

Lead by your licky star

Under the tent of fern, if there´s any…»

Есенин! Меня осенило с первых же строк, и я сначала засмеялась, а потом быстро смолкла. Том смотрел на меня, должно быть, наблюдая за моей реакцией, а потом тоже улыбнулся. «Он выучил», — металась мысль в моей голове, не дававшая мне покоя. Я усмехнулась. А я ведь тоже кое-что узнала за это время.

Услышав Шекспира в оригинале из моих уст, мужчина замер, точно не веря своим ушам, и затем улыбка снова мелькнула на его лице. Он внезапно запел «Моё сердце», и я, внезапно для себя, подхватила. Мы долго смеялись. И вспоминали вечера на Арбате и Воздвиженке.

— А помнишь Hippodrome Casino?

— Ты показывал мне, как глупо иногда ведут себя лондонцы, когда играют и проигрывают в казино! — я усмехнулась.

— Ты не хотела пускать меня туда, потому что думала, что я вновь пристрастился к картам, — с улыбкой кивал Том.

— Как сейчас твоё положение? — я еле-еле заставила себя перестать весело и громко смеяться. Он немного помрачнел, но улыбнулся.

— Потихоньку. Я надеюсь… Я думаю, я заведу семью, и сплетни в шоу-бизнесе понемногу улягутся. А потом карьеру и вовсе придётся прекращать.

Прежнее чувство снова посетило меня. Я посмотрела на листок с вопросами, но на нём всё также были накрошены три глупые фразы, которые не следовало задавать даже самому незначительному спортсмену.

— Семью, конечно, — кажется, я случайно произнесла это вслух и, чтобы как-то загладить воцарившееся молчание, слабо улыбнулась и часто закивала. Том неуверенно улыбнулся в ответ.

— Она потрясающая. Если бы ты знала её…

— Верю.

Мы помолчали. Мои руки мёртвой хваткой сжались на диктофоне. Он показывал, что запись идёт уже около часа. Если сильно затянем, спрос с меня будет уже со стороны Гленна.

— Что ж, — я улыбнулась, всеми силами набрасывая на себя не только вид, но и тон — такие, чтобы было ясно, что разговор закончен. — Спасибо, мистер Хиддлстон, что уделили нам минутку. Куда вам удобнее будет прислать статью на согласование?

— Моему агенту, пожалуйста, — немного растерянно произнёс Том, но затем, кашлянув, будто бы пришёл в себя и протянул мне телефон с номером Люка Уиндзора. Трясущимися пальцами я забила его в контакты, а в голове разворачивался самый настоящий шторм от вопросов, которые, хотя и не были связаны с интервью, разрывали меня со всех сторон.

— Я же говорил, что ты будешь прекрасным журналистом, Кристи? — поднявшись, спросил Том. Улыбка появилась на его лице. Мне захотелось запечатлеть её. Зарисовать. Запомнить. Чтобы в самые ненастные минуты жизни смотреть на неё и вспоминать лето, которое было в моей жизни, но так резко сменилось осенью или, точнее говоря, британской зимой. Актёр протянул мне руку, но, не успела я её пожать, коснулся губами тыльной стороной ладони, и приятный запах мужского одеколона со всех сторон полился на меня, дурманя и навевая воспоминания.

— Встреча на площади у ГУМа. Может, это мне приснилось?..

И вновь я сказала то, о чём думала, вслух. Снисходительная улыбка пробежала по губам Хиддлстона, когда он поправлял от образовавшихся складок свой пиджак.

— Тогда, надеюсь, это был замечательный сон.

Мы молчали, глядя друг на друга, кажется, так и не решаясь ни проститься, ни разойтись. Но моё время поджимало. И я прекрасно понимала, что и его ждут свои дела. Хиддлстон вновь протянул руку, которую я надеялась на сей раз уже пожать, но он резко притянул меня к себе, вызывая мурашки по всему моему телу, что-то быстро сказал, приобнял, но так, будто боясь отпускать, и улыбнулся:

— Не теряйся.

Я ведь совершенно забыла его! Или только думала, что забыла… Его дружеское подмигивание сказало мне об обратном, когда он после этого поворачивался к двери.

— На связи.

Я испугалась собственного голоса — такой он был холодный и незнакомый. Диктофон задрожал в крепко зажатой руке, а силуэт мужчины в тёмно-синем костюме, между тем, исчез за дверью, оставляя меня наедине с осознанием того, что жизнь больше не будет прежней.