И что?

— Алло

Он берет трубку.

Я узнаю голос на другом конце линии, несмотря на то, что он звучит далеко, и сразу в моей голове исчезает пар, а лицо будто сдувается и становится меньше. Часть меня, должно быть, верила, что он не ответит. Он услышит все, что я ему сейчас скажу, но я ни малейшего понятия не имею, что хочу сказать.

Я все забыла.

— Дженезис?

Это я. Дженезис. Ладно, хоть одну вещь я помню. А затем я кричу. Но это один из тех воображаемых криков, когда из горла не выходит ни звука. Забываю, как заставить соединиться голосовые связки с языком и губами, поэтому просто задыхаюсь. Отчего из моего рта раздается булькающий звук.

— Джен.

Не делай этого. Не сокращай мое имя и не понижай голос, чтобы он звучал так нежно.

Я все еще не знаю, что сказать. Хочу раствориться в нем, дотронуться до него, почувствовать его запах. Но не думаю, что отныне мне позволено тонуть в нем. Теперь мне нужно говорить. Говорить, а не тонуть.

Так что не молчи, черт возьми.

— Э-э-э, — звук с треском вырывается у меня изо рта.

Этот разговор едва не вызывает смех. Мы, словно два животных на шоу природы, которые встретились в тундре и хрюкают, и фыркают друг на друга, пока не поймут, что им следует делать: то ли сражаться, то ли спариваться, то ли просто пройти мимо.

Мне хочется сделать все три варианта.

Я, хрюкая, бормочу:

— Привет.

— Вообще-то сейчас я не могу разговаривать, — говорит он.

И тогда я понимаю, что хочу сражаться. Я хочу вонзиться в него. С когтями.

— Питер, ты, как минимум, должен мне кое-что объяснить.

— Джен.

— Как ты мог оставить меня там?

— Ты знаешь.

— Но ты же пришел. Отвез меня. Как, черт возьми, ты мог оставить меня там?

Так, это может меня привести в никуда. Миссис Сэйдж не любит, когда выражаются.

— Тебе нужно успокоиться.

А потом я взрываюсь словно вулкан. Извергаю огонь, пепел и камни. Я не уверена, произношу ли слова, но знаю, что кричу снова и снова все те вещи, которые пыталась сказать раньше, о том, что будет, если я оставлю ребенка. Он бы все равно ушел? И не забыл ли он, что мы вместе приняли это решение? И почему он так поступил? Это так безответственно, и его мать может идти к черту. А потом я понимаю, что линия мертва.

Тупик.

Я кричу в никуда.

Что мне теперь делать? Я сказала то, что хотела. Как порядочный человек может оставить другого человека, особенно о котором он заботится? Остаться — не так сложно. Гораздо больше усилий требуется на то, чтобы уйти. Ведь уйти — значит сломать бездействие. Уход означает совершенно новое направление. Необходим совсем новый источник энергии, чтобы изменить курс, как в данном случае. Ты должен принять решение, затем встать, а затем уйти. Питер сделал все это. Принял решение, встал и ушел. В темном зале ожидания, где охрана разрешает сидеть не пациентам, где серо-лавандовые стены, телевизор в дневное время суток и флуоресцентные лампы. Дешевые идиотские журналы и мертвые глаза. Что он читал в журналах в тот раз? Вряд ли о первых свиданиях и о том, как завоевать объект симпатии. Вероятно, он читал о том, как аккуратно разорвать отношения. Или шесть признаков того, что ваши отношения не работают. Были эти признаки?

1. Вы больше не находите общий язык.

Я тоже их видела?

2. Вы хотите разных вещей от будущего.

Если были признаки, почему я хочу, чтобы ему было очень больно?

3. Ты стал зависимым.

Я перезваниваю.

4. Ты начал думать о других людях.

В ответ одни гудки.

5. Странности, которые раньше были милыми, теперь раздражают.

Я перезваниваю еще раз.

6. Ты несчастлива.

Я бросаю телефон на ледяной тротуар и пинаю его ботинком в грязный сугроб. Снова и снова я наношу удары и чертыхаюсь, пока ко мне с двух сторон не подходят Роза с Делайлой, и я опрокидываюсь на них.

Они ничего не говорят, просто тянут меня к машине Делайлы и усаживают на заднее сиденье между собой. Они не спрашивают, что это было. Я вижу, что Роза подняла мой телефон, и он лежит у нее на коленях. Мы сидим и слушаем наше дыхание. Когда в окно стучит Уилл, Роза поднимает палец и отправляет его обратно в кафе.

— Должно быть, он слетел там с катушек, — говорит Роза, и я смеюсь.

Тогда они тоже начинают смеяться. Они. Эти две самые важные девушки в моей жизни.

— Бедный Уильям, — говорю я. — В окружении поэтов. И ни одного скейтборда в поле зрения.

Роза хихикает.

— Мы можем выйти? — спрашивает Роза.

— Из машины? — уточняет Делайла.

— Нет, типа, наружу-наружу. Например, в город.

— Куда в город?

— Не знаю. Куда угодно, где можно напиться в стельку.

— Сегодня вечер среды, Роза, — говорю я.

— И что? Разве в Нью-Йорке люди не гуляют каждый вечер?

— Это правда, — говорит Делайла. — И у меня есть несколько друзей, устраивающих вечеринку в Бруклине. Но сегодня вечером я собиралась остаться у мамы…

Роза стреляет глазами в сторону Делайлы.

— Успокойся, Роза, если Дженезис хочет, я уйду.

Мне плевать, чем мы сейчас займемся. Единственное, чего мне не хочется, так это идти домой. Поэтому, пойти туда, где мы сможем напиться в стельку, как выразилась Роза, очень даже хороший вариант. Рано утром мне вставать не нужно. Сомнительный бонус. И я не под домашним арестом. Бонус — зомби-мама.

Забвение манит. Кажется, я все больше и больше становлюсь похожа на своего отца.

— Дженни, тебе нравится такой вариант? — спрашивает Роза. Я киваю. Беспамятство и анонимность. Может, я даже кого-нибудь поцелую. Докажу себе, что Питер не единственный человек на планете, который может мне нравиться. Именно так Роза и посоветовала бы поступить.

— Хорошо, тогда давайте так и сделаем, — говорит Делайла. — Но сегодня вечером я хочу вернуться в Джерси. Так что, не на всю ночь.

— Договорились!

Делайла качает головой и, смеясь, возвращается в кафе, чтобы найти Уилла и своего друга Уэйда. Я открываю голосовую почту и удаляю сообщение Питера, так и не прослушав его.

Затем мы отправляемся в район Бруклина Бушвик. Видимо, для хиппи действительно характерны чердаки, люди искусства и все такое прочее. Уэйд говорит, что это новый Уильямсберг, но ни для кого из нас кроме Делайлы, которая кивает, будто он говорит Евангелие, это ничего не значит.

В 23:45 мы въезжаем в Бушвик. Ночь. Среди промышленных зданий и автомобильных стоянок виднеется магазин с освещающей окно неоновой вывеской «Открыто», хотя здесь явно закрыто. Над дверью висит табличка с надписью «Друзья». Два «друга» вглядываются в одинокую улицу — это манекены в солнцезащитных очках и винтажных платьях. Возможно, отчаянно нуждаясь в лете. За углом находится ресторан с бетонным фасадом и запотевшими производственными блочными окнами. Какой-то мужчина, сгорбившись, и надев запятнанный белый фартук, несет мусорный мешок к бакам, возле которых восседают две крысы и невозмутимо жуют отбросы. Мы припарковываемся через дорогу. Напротив здания, где проходит вечеринка.

Нас впускают по домофону, и мы поднимаемся по широким цементным ступеням, от которых исходит запах влажности и плесени с примесью пива. Сегодня день рождения у девушки по имени Кендра. Ей 22 года. Наконец, мы входим в квартиру. Все поверхности завалены банками, кусочками лимона, пустыми бутылками. Музыка звучит слишком громко для того малого количества людей, которые ее впитывают.

Кендра целует Делайлу в щеку и раз сто благодарит ее за то, что она пришла.

— Я не знаю, куда все подевались, — жалуется она.

Парень с засаленными волосами в полурастёгнутой черной рубашке на пуговицах сенсационно сообщает Кендре, что, вообще-то, сейчас все на крыше запускают фейерверки.

— О, черт! — невнятно протягивает Кендра слова, словно замороженный лимонад. — Мы должны подняться туда!

Он смотрит на Делайлу и поднимает брови.

— Секунду назад она не хотела идти. Вот с чем мне приходится сталкиваться. Но вам, ребята, нужно выпить и подняться на крышу. Кто-то ездил в Пенсильванию и привез до хрена фейерверков.