Эль безмолвно смотрел на сверкающую пудру далеких звезд, рассыпанных по беспросветно черному бархату неба там, за толстым пластиком иллюминатора. По расписанию дня (хотя какой там день – внутри металлической скорлупки, уже который месяц болтающейся на окраинах Галактики, это только фикция) давно полагалось спать. Тем более что «утром» на поблажки в смысле проснуться попозже рассчитывать не приходится: всего через каких-нибудь 20 часов они войдут в метеорный пояс Касситерид, тогда придется и пострелять, и поманеврировать. А к этому надо еще заранее подготовиться – одним словом, для двоих работы более чем достаточно. Эль глянул вправо, туда, где в своем гамаке мирно посапывала во сне Гайя. Самому же Элю спать не хотелось – хоть тресни! Он отстегнул фиксационные пояса, выплыл из гамака и уткнулся лбом в гладкую поверхность иллюминатора. Где-то почти за порогом восприятия мерно шелестел вентилятор биокондиционера, но под этот убаюкивающий шум вместо сновидений волной нахлынули воспоминания…

Первым делом, конечно же, Большая война. Из-за чего она началась – точно не узнает уже никто и никогда. Известно лишь, что вначале был всего лишь банальный локальный конфликт где-то на востоке материнской планеты, больше трехсот тридцати лет назад. Когда же Земля по большей части превратилась в обгорелый и многократно перепаханный осколками радиоактивный шар, сражения продолжились на других планетах солнечной системы, уже к тому времени освоенных, – от Венеры до Сатурна включительно.

Это была и его битва. Его и многих других сыновей и дочерей Марсианской колонии. И для очень многих она стала последней. Собственно, за то, что он выжил в этой бойне, Эль должен благодарить ту давнюю аварию в водяных шахтах. А главное – создателей универсального интерфейсного модуля – УИМа, позволяющего интегрировать живой мозг в любой электронный механизм, заменяющий безнадежно искалеченное тело. Эль стал первым испытателем модуля: терять ему тогда было нечего.

С тех пор он сменил уже немало тел: неуклюжий горный робот, похожий на гигантского крота с налобным ультрафиолетовым лазером-спаркой, наскоро приспособленный под интерфейс УИМа; затем серийный образец, сжиться с которым было несколько удобнее, – УИМы уже спасали жизнь многим, и разработка корпусов под них выросла в целую индустрию; потом, когда добыча из недр Марса водяного льда была наконец полностью автоматизирована, – легкий гуманоидный корпус серии «Катран» с идеально сымитированной пластиковой кожей и шелковистыми волосами, – даже глаза были на вид совсем настоящими, а не с желтоватой филигранью фасеток… А потом – вспышки аннигиляционных бомб и огненный ад.

С чего началась эта заваруха, понять было уже сложно. Судя по всему, – снова с мелочи, с почти незаметного недопонимания, помноженного на непреодолимую гордыню и стремление «насолить» соседу. Впрочем, докосмическая, или, как ее частенько именуют теперь в информпакетах по новой истории землян, «планетарная» эра была битком набита подобными сюжетами, когда мелкая свара быстро перерастала во всеобщую бойню, и только после этого и виновные, и равнодушные начинали понимать, что совершили ужасную ошибку. Когда было уже поздно.

Вот так же и Первая марсианская… Поначалу Земля, а вернее, фактически захватившая власть на ней Конфедерация Объединенных Штатов, предполагала лишь наказать колонистов за слишком низкие цены, по которым те продавали добываемые в красных песках железо и серу. Там, где властвуют деньги, арсенал средств всегда невелик: сначала подкуп, потом угрозы, а затем и насилие, цель же – если это деньги и власть – оправдывает любые средства. Сначала это были автоматические рейдеры-камикадзе, управляемые примитивными трасскомпьютерами и несущие обычный пластит, – конфедераты еще опасались реакции остальных государств Земли и автономных колоний. Или, может быть, рассчитывали увидеть марсиан с поднятыми руками после первых же ракетных атак. Но свобода жить на своей планете далась колонистам слишком дорого, чтобы отдать ее кому бы то ни было. Противометеоритные лучевые пушки были превращены в противоракетные и сначала неуверенно, а затем все точнее поражали космических стервятников. И вот, в ярости корчась от собственного бессилия, Конфедерация решилась на аннигиляционные бомбы…

Тех, кто смог выжить после первых ударов, приютили расконсервированные и наспех приспособленные под убежища старые глубинные шахты. И когда на покрытую оплавленными язвами воронок поверхность Марса опустились первые десантные крейсеры конфедератов, вместо ожидаемой покорности их встретили небольшие, маневренные и бесстрашные отряды. Только киборги могли выжить в насквозь пропитанной радиацией жиденькой атмосфере Марса, которая прежде оставалась вне ситалловых защитных куполов.

Перед глазами Эля скользили тени событий. Он был одним из первых, вступивших в бой с вооруженными по последнему слову военной техники армадами «ящеров»: именно такую эмблему – с оскаленной драконьей пастью на фоне трех языков огня Конфедерация выбрала своим гербом. Эль тогда был танком, одним из двух десятков гусеничных транспортов, в мирной жизни предназначавшихся для перевозки руды и стройматериалов. Конечно, танком такой транспорт можно было назвать очень условно, но после оснащения бронекоконом, защищающим живой мозг «пилота», его УИМ и немногие жизненно важные узлы механизмов жизнеобеспечения, а также спаркой стандартных горных лазерных резаков он становился весьма действенным оружием…

Погружаясь в полудремоту-полуявь, заменяющую киборгу нормальный сон, Эль снова возвращался в первые дни боев, врезавшиеся в память и оставшиеся в ней навсегда, словно заживший когда-то давно, но так и не разгладившийся шрам.

Ощущение себя как части грузной, неповоротливой после привычного «Катрана» махины, быстро таяло. Эль словно сживался со своей новой телесной оболочкой, срастаясь с ее холодными металлическими членами в единое целое. Приятное тепло прогретого двигателя, ровное дыхание его импульсного термоядерного микрореактора и мягкое чувство сытости, когда топливные каморы полны. Опьяняющее стремление бежать вперед и вперед, взрывая траками гусениц песчаные дюны и оставляя за кормой смерчи бурой пыли, бешеными рывками в стороны уворачиваться от разрядов конфедератских плазменных кулеврин и частыми морганиями век накрывать веерами невидимых лазерных мечей тускло-серые скафы с ненавистным «ящером» на шлемах. А над головой, – вернее, над заменяющей ее теперь скорлупой защитного кокона, – вьются, будто стаи рассерженных ос, птераны прикрытия, поливающие врага электромагнитными залпами, подставляющие себя под плазменные разрывы, но напрочь сбивающие прицел тяжелых плазменных гаубиц конфедератов и заставляющие их пламя бессильно жечь только пустой песок. Хрупкие, слишком беззащитные треугольники птеранов один за другим падали наземь, рассыпая снопы искр и превращаясь в груды бесформенных обломков, и тогда, подобно валькириям из полузабытых сказаний древности, на них пикировали маленькие сфероиды высотных разведчиков, схватывали кривыми паучьими лапками своих манипуляторов бесценные коконы пилотов и стремительно уносились с ними, спасая скрытый в них живой мозг. И вся эта мешанина огня, металла и песчаной пыли перекрывалась многоголосой скороговоркой мыслеобразов, которыми обменивались УИМы, выстреливая их очередями сверхвысокочастотных радиоимпульсов…

Эль вздрогнул, почувствовав холодное прикосновение к его сознанию бортового компьютера «Мирон». – Чего тебе? – переслал он недовольный отклик кристаллическому мозгу машины, которой его собственный, усиленный электроникой мозг почти не уступал в быстродействии. «Мирон» ответил серией навигационных данных, касающихся необходимого в этой насыщенной астероидами зоне пространства изменения полетной траектории, но в данном случае излишних для Эля. Вообще-то давно следовало отключить этот постоянно мешающий резервный канал связи и пользоваться обычным дисплеем. Но своевременный вызов «по резерву» уже выручал его в двух-трех рискованных ситуациях, и терять такое важное преимущество в борьбе со случайностями Дальнего Космоса Элю не хотелось.