Матушка покачала головой, села на камень и посмотрела на ребенка у себя на руках. Мальчик, не больше двух лет от роду, практически нагой, не считая одеяла. Ведьма автоматически покачала его, глядя в никуда.

Нянюшка Ягг осмотрела два трупа с видом человека, для которого случившиеся под носом убийства отнюдь не что-то из ряда вон выходящее.

– Может, они бандиты, – с дрожью в голосе предположила Маграт.

Нянюшка покачала головой.

– Странное дело, – заметила она. – У обоих на одежде одинаковые нашивки. Два медведя на черно-золотом фоне. Кто-нибудь в курсе, что это значит?

– Это герб короля Веренса, – ответила Маграт.

– А он кто? – спросила матушка Ветровоск.

– Тот, кто управляет нашей страной, – пояснила Маграт.

– А, – отмахнулась матушка, словно данная информация едва ли стоила ее внимания.

– Солдаты одного короля сражаются друг с другом. Бессмыслица какая-то, – сказала нянюшка Ягг. – Маграт, осмотри возницу.

Младшая ведьма обыскала тело и обнаружила мешок. Открыла его, и какой-то предмет со стуком упал на торф.

Шторм уже укатился на другую сторону гор, и водянистая луна размазывала кашицу света по влажной вересковой пустоши. Этот самый свет отразился на том, что, без сомнения, являлось крайне важным предметом.

– Это корона, – сказала Маграт. – Видите, вся в зубцах.

– Ох, – только и сказала матушка.

Дитя что-то загулило во сне. Матушка Ветровоск не любила заглядывать в будущее, но прямо сейчас у нее возникло ощущение, что будущее само пристально глядит на нее.

И ей вот совсем не понравилось его выражение.

А вот король Веренс смотрел назад – и практически с тем же самым эффектом.

– Ты меня видишь? – спросил он.

– О да. И весьма ясно, – заверил новоприбывший.

Брови Веренса сошлись на переносице. Жизнь призрака, похоже, требовала куда больше ментальных усилий, чем жизнь человека; правитель вполне безбедно протянул сорок лет, напрягая мозг не более пары раз в день, – но теперь ему постоянно приходилось думать.

– А. Ты тоже призрак.

– Точно подмечено.

– Так ты же голову под мышкой держишь, – пояснил Веренс, крайне довольный собой. – Она-то и навела меня на мысль.

– Тебя это не смущает? Если что, я могу надеть ее обратно, – услужливо предложил старый призрак и протянул руку: – Рад знакомству. Я Кампот, король Ланкра.

– Веренс. Аналогично. – Веренс всмотрелся в черты старого короля и прибавил: – Как-то не припомню твоего портрета в Большой галерее…

– О, они все написаны намного позже моего времени, – отмахнулся Кампот.

– И долго ты уже здесь обитаешь?

Кампот потер нос своей головы.

– Где-то тысячу лет, – гордо сообщил он. – Во плоти и без нее.

– Тысячу лет!

– Собственно, я и построил этот замок. Как раз закончил отделку, когда мой племянник отрубил мне голову во сне. Передать не могу, насколько это меня расстроило.

– Но… тысяча лет… – слабым голосом повторил Веренс.

Кампот взял его за руку.

– Быть призраком не так уж плохо, – заверил он и повел все еще пребывающего в ступоре короля через двор. – Во многих отношениях даже лучше, чем быть живым.

– Тогда это очень уж странные отношения! – огрызнулся Веренс. – Мне нравилось быть живым!

Кампот успокаивающе улыбнулся.

– Ты скоро привыкнешь.

– Не хочу я привыкать!

– У тебя очень сильное морфогеническое поле, – сообщил Кампот. – Уж поверь, я в этом дока. Да. Весьма сильное, должен заметить.

– И что это значит?

– Никогда не умел жонглировать словами, – признался Кампот. – Куда легче просто грохнуть человека чем-нибудь тяжелым… В общем, суть в следующем – насколько ты был полон жизни. Ну, при этой самой жизни. Пожалуй, это можно назвать… животной энергией. Да, именно так. Животная энергия. Чем ее больше, тем сильнее ты остаешься собой в виде призрака. По моим прикидкам, при жизни ты буквально излучал энергию.

Веренс невольно почувствовал себя польщенным.

– Я всегда старался чем-нибудь себя занять. – Они прошли сквозь стену в Большой зал, ныне пустой. Вид столов на подмостках вызвал у короля автоматическую реакцию.

– А как мы позавтракаем?

Кампот явно удивился вопросу.

– Никак. Мы призраки.

– Но я голоден!

– Нет. Это просто твое воображение.

Из кухни донесся грохот посуды. Повара уже встали и, за неимением иных указаний, принялись готовить обычные для того времени суток блюда. Знакомый аромат витал под темной аркой.

Веренс принюхался.

– Сосиски, – мечтательно протянул он. – Бекон. Яйца. Копченая рыба. – Король посмотрел на Кампота и шепотом закончил: – Черный пудинг.

– У тебя же нет желудка, – напомнил старый призрак. – Это все в голове. Сила привычки. Ты просто думаешь, что голоден.

– Я думаю, что просто умираю от голода.

– Ты все равно не можешь ничего коснуться, – мягко пояснил Кампот. – Вообще ничего.

Веренс аккуратно опустился на скамью, чтобы не провалиться сквозь нее, и уронил голову на руки. Он слышал, что смерть скверная штука. Просто не сознавал, насколько именно.

Ему хотелось отомстить. Хотелось вырваться за пределы внезапно опостылевшего замка и найти своего сына. А пуще хотелось прямо сейчас умять тарелку почек, и вот это больше всего пугало правителя.

Влажный рассвет затопил просторы, взобрался на зубцы Ланкрского замка, штурмом взял крепость и наконец просочился в окно комнаты наверху.

Герцог Флем мрачно разглядывал мокрый лес. Как же много деревьев! В принципе он ничего не имел против них как таковых, просто вид настоящей стены из стволов действовал крайне удручающе. Постоянно тянуло их пересчитать.

– Воистину, любовь моя, – сказал он.

Сторонним наблюдателям герцог напоминал какую-то ящерицу, вроде тех, что обитают на вулканических островах, шевелятся раз в сутки, имеют рудиментарный третий глаз и моргают раз в месяц. Сам он считал себя цивилизованным человеком, которому куда больше подходит сухой воздух и яркое солнце – да и вообще нормально организованный климат.

С другой стороны, размышлял герцог, пожалуй, хорошо быть деревом. У деревьев нет ушей, это он знал наверняка. А еще они умудряются существовать без благословенных уз брака. Дуб-самец – ведь так? надо уточнить термин, – так вот, дуб-самец просто роняет пыльцу, ту переносит ветер, и вся головная боль с желудями (если только на дубах не растут яблоки… нет, все-таки желуди) проходит без его участия…

– Да, мое сокровище.

Да уж, хорошо эти деревья устроились. Герцог недовольно глянул на лесную чащу. Эгоистичные ублюдки.

– Конечно, моя дорогая.

– Что? – переспросила герцогиня.

Герцог замялся, судорожно пытаясь припомнить, о чем же вела монолог жена последние пять минут. Что-то о том, что он лишь наполовину мужчина и… не в состоянии выполнить свое предназначение? А еще она точно жаловалась на холод в замке. Да, вот оно. Что ж, в кои веки раз чертовы деревья принесут хоть какую-то пользу.

– Я велю срубить их и доставить прямо сюда, дорогая, – заверил Флем.

Леди буквально лишилась дара речи. Крайне примечательное событие, надо отметить. Герцогиня была крупной и внушительной женщиной, навевающей мысли о галеоне, идущем на вас на всех парусах; впечатление лишь усиливалось святой верой дамы, что красный ей к лицу. Увы, цвет не столько оттенял лик мадам, сколько соответствовал ему.

Герцог часто шутил, как же ему повезло в браке. Кабы не амбиции благоверной, сидеть бы ему обычным местным лордиком, у кого из развлечений лишь охота, выпивка да право сеньора[2].

Вместо этого он ныне стоял в шаге от трона и вскоре мог стать властителем всего, на что падал его взгляд.

А взгляд падал лишь на деревья. Флем вздохнул.

– Что срубить? – ледяным тоном переспросила леди Флем.

– Деревья, – пояснил герцог.