Литмир - Электронная Библиотека

Не важно, во что ты веришь,

важно, как ты относишься к ближнему

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данная книга была написана в 2007 году и до того, как я прочёл «Двенадцатую планету». Однако это ничего не меняет: люди останутся прежними, а великую книгу Захарии Ситчина, как оказалось, знают очень немногие.

ОДИН ДЕНЬ

Боль как судьба: каждый несёт её в одиночку, и никто не может отдать свою или взять чужую.

Это я ответил на СМС такого содержания: «Господи, если бы я могла взять твою боль!». Я вообще убеждён, что человек обязан отвечать на любое письмо кроме случаев, когда он хочет показать адресанту, что его в упор не видит – тогда не ответ и есть лучший ответ. Человек, не отвечающий на письма, мне не интересен. Конечно, можно с этим спорить, но как бы вам объяснить? Мне 45 лет. На сегодняшний день я прожил достаточно богатую событиями жизнь, чтобы позволить себе какие-то обобщения и выводы, поэтому сразу говорю: не нужно спорить. Много лет назад один умник сказал «истина рождается в споре», и просто удивительно, сколько людей с удовольствием или со значением повторяют эту бессмысленную фразу. Цель у спорщика только одна: доказать, что он лучше. И где же здесь истина? Амбиции субъективны, истина объективна, так что родиться в споре она не может по определению. Я не читал оригинальной версии, относящейся, безусловно, к науке, но думаю, что это вина переводчика, что в оригинале вместо «спора» было «обсуждение». Просто «истина рождается в споре» звучит лучше, во фразе есть ритм, что для пословицы ровно половина успеха, вот переводчик и пожертвовал смыслом. В общем, давайте поменьше спорить, а переводчик – бог с ним.

Я лежал на шестом этаже, и впереди у меня была ночь. На центр вселенной валилась огромная луна, заливая светом огромный город Москву, так что вид был просто сказочный, как декорации к «Лебединому озеру». Панорама большого города всегда величественна, что бы ни происходило в небе и ближайшем космосе. Например, гроза, за которой наблюдаешь с высокого этажа, или широкий луч солнца в разрыве туч, который прочно ассоциируется с божьим оком. В общем, огромная луна висела над огромным городом, и бесчисленные строения с горящими окнами казались процветающей космической колонией. Бывало, я часто подставлял лицо лунному ветру и позволял унести себя в страну грёз, но сейчас я видел только небесное тело и город с исправной энергоподачей. У кровати есть одно фатальное свойство: если долго на ней лежать, она навязывает свою концепцию пространства. То есть, скручивает его вокруг себя, и вы начинаете жить как бы за стеклом: всё видно и слышно, но звуки приглушены, а запахи жизни остались только в памяти.

А ещё ночью полагаются всякие эротические видения – почему нет, если не спится? Вот с этим поначалу были большие проблемы. Дело в том, что в реанимации человеку в бессознательном состоянии вставляют в мочеток резиновую трубку-катетер, чтобы он мог отправлять физиологию, не пачкая простыней. Хорошо, полежал он в реанимации, а после, как переводится в обычное отделение, катетер вынимают, и тут начинается интересное: резинка полностью разрушает нормальную мочеиспускательную функцию (проще говоря, писать больно), и для её восстановления нужно пить особое лекарство. А уж если, не дай бог, эрекция, то воистину не дай бог!

И в конце концов, ночью полагается спать. На удобной кровати, на чистом белье, заняв, накрутившись вволю, лучшую позицию, и хорошо бы рядом сопело любимое существо… Господи, о чём я говорю! В моём случае сон это нахождение удобного варианта всё той же позы. В смысле, что со спины мне всё равно никуда не деться, но можно как-нибудь её пристроить, или чуть повернуть ногу, чтобы она не болела или болела настолько, что к боли можно было привыкнуть, сжиться с ней, приняв её за часть естественного процесса. И как только это происходит, измученный организм тут же сдаёт, и вы засыпаете. Но больничный сон чуток и тревожен, поэтому если больной не обладает бесценным даром толстокожести, проснуться ночью ему придётся не один раз. Во-первых, его может разбудить собственно заведение. Самый простой случай – визит медсестры, призванной делать уколы и ставить капельницы. Свой инвентарь сестра возит на тележке, скрипящей так, словно она должна предупредить мир о немедленной катастрофе. У неё есть список, в котором указаны номер палаты, данные пациента и назначенные лекарства. Только сегодня вместо сестры брат Толик по кличке зачарованный. Толик не любит смотреть в список (может, в детстве его травмировали каким-нибудь списком), он вкатывает тележку в палату, зажигает свет и громко спрашивает:

– Ну чего, кому какие уколы?

И узнав, что никому никакие, пожимает плечами и выкатывает своё беспокойное хозяйство.

Времени 00.00.

Впрочем, сегодня ему есть дело: поставить капельницу мне, и он даже об этом знает. Вот он кладёт нужную бутылочку в штатив, протыкает иголкой пробку и начинает сливать из трубочки прямо на пол. Я не выдерживаю:

– Ты зачем льёшь на пол, имбецил? Хочешь, чтобы кто-нибудь поскользнулся или прилип?

Выражение его лица нисколько не меняется, всё та же вялая зачарованность нового поколения, но он втягивает шею в туловище и чуть прядает маленькими ушами – не привык к подобному обращению. От растерянности он направляет трубочку в моё судно, стоящее рядом с кроватью, и, конечно, обливает его. Не хватало мне ещё голой задницей сесть на липкое! Я заставляю его взять бумагу и хорошенько вытереть борта. Даже в наше бессердечное время нечасто встретишь пример такого чистого, такого наивного детского презрения к людям, какое живёт в Толике. Когда он в первый раз ставил мне капельницу, на соседней кровати вдруг объявился интересный журнал. Толик бросил иголку, которой до этого примеривался к моей вене, и пересел на соседнюю кровать. Это как если бы официант, принимающий у вас заказ, вдруг бросил на стол блокнотик и побежал с кем-то здороваться. Кстати, зачарованный Толик на третьем курсе медицинского, поэтому не исключено, что он будет лечить кого-нибудь из вас. Во-вторых, разбудить могут товарищи по палате. Вообще, нас трое – я имею в виду тех, кто лежит уже больше месяца, – плюс ещё две койки, пользователи которых меняются каждую неделю. Вот раз поступил к нам очень беспокойный человек. У него был перелом двух рёбер, который в институте за травму и не считается. Если кости не вошли в лёгкое и не образовалась жидкость, то держат как раз шесть дней, после чего выписывают. Новый сосед постоянно приходил в ужас от бардака (его слова), царящего в институте и трогательно пытался пройти под свои рёбра полное обследование организма, пока, наконец, не был вежливо послан лечащим врачом. Так вот, в день накануне выписки этот беспокойный человек начал собираться часов в семь вечера и, честное слово, закончил только к полуночи. Главным камнем преткновения стали его продукты питания, которыми он заставил полхолодильника и о которых никак не мог решить, взять ли их домой, принять перорально на месте или – прости, господи! – выбросить. Он без конца шуршал пакетами, открывал банки, разводил нудные сентенции про бардак и про «а вот раньше», а время шло, отдаляя сон. Ровно в полночь он успокоился, и сон уже томно улыбнулся мне из тумана неопределённости, как вдруг беспокойный человек вспомнил, что забыл надуть шарик! Это прогрессивное упражнение советуют вообще всем, а тем, которые с рёбрами, в особенности. И он стал надувать шарик. Сон обиженно фыркнул и пропал, а я лежал и чувствовал себя то ли прожжённым гусаром, то ли деникинским офицером времён Гражданской – в общем, кем-то бесшабашным, проспиртованным, пропахшим табаком и (чёрт побери!) так некстати раненным. Рука моя сама нашарила пистолет на левом бедре и достала его из кобуры. Какое-то время я, скривившись, смотрел на потуги этого недоноска, а когда шарик раздулся до степени крайности, прострелил его с первой же пули. Недоносок вздрогнул и присел. Я продул ствол, убрал пистолет и с картинным зевком сказал:

1
{"b":"677082","o":1}