Самого себя старший советник отнюдь не считал безупречным, но умел отличать хорошее от плохого, а добро от зла. Уэсуги – добро, Датэ – зло, это совершенно ясно и сомнению не подлежит. Мы несем справедливость по заветам великого Кэнсина, мы защищаем крестьян и горожан, кои не в силах защитить себя сами, мы даем возможность бедным избавиться от голода – с помощью мягких и разумных законов. Мы заботимся о процветании наук и искусств, ибо Уэсуги так же чтут книгу, как и меч. И это непреложная истина.
Такая же истина, что Датэ Масамунэ есть воплощение зла. Наоэ понял это еще тринадцать лет назад, когда молодой хозяин тогда еще Ёнедзавы вышел на оперативный простор и его стали называть уже не Этот Щенок Датэ, а Дракон. Очень быстро стали называть. Советник собирал сведения о нем и раньше, это входило в его обязанности – в конце концов, владения Датэ располагались на север от Этиго и с отцом Дракона людям Уэсуги доводилось встречаться в бою, но одно дело привычка знать о соседях все, а другое – грозовая туча, потихоньку складывающаяся из облаков над твоей границей.
Сведения были не из приятных. Война – жестокое дело, Наоэ не любил ее. На войне даже самые лучшие люди не всегда могут себе позволить брать пленных и щадить сдавшихся. Как бы ни хотелось, не всегда. Но даже князь Ода, которого не зря называли Демоном Шестого Неба, не приказывал снести с лица земли вражеский замок со всеми обитателями, всего лишь чтобы послать сообщение. Ему – а Ода тоже был врагом Уэсуги, а также врагом богов и будд – для таких распоряжений все же требовались более существенные причины. Личные привычки Масамунэ отличались от его способов вести войну в худшую сторону. Рассказывали, что он пишет стихи свежей кровью пытаемых пленников, а разрубленное тело владетеля замка Нихонмацу приказал сшить стеблями своей родовой глицинии и в таком виде распять. Дракон, как есть дракон. Которому всегда и всего мало, который стремится захватить как можно больше земель, угнетает беззащитных и все тащит в свое логово. Как это произошло с провинцией Айдзу, которую он захватил под предлогом мести за отца. Он не заслуживает права на доброе отношение.
Но Наоэ был добр и не желал Масамунэ смерти. Это недостойно человека, начертавшего девиз «любовь» на своем шлеме. Только справедливого наказания хотел он, как требуют традиции Уэсуги. Каковое и было осуществлено господином регентом. Дракон смирился перед законом, Айдзу у него отобрали. Справедливость восторжествовала.
Только освобожденные крестьяне не должны поднимать восстаний, требуя, чтоб им вернули угнетателя. Но это происходило – и это было неправильно.
Госпожа Мэго-химэ, жена Датэ, была вытребована в Киото в качестве заложницы, равно как жены и дети других даймё, ради обеспечения лояльности. Исключений не должно быть ни для кого, сказал господин регент, даже для самых верных соратников, таких как Уэсуги. Это уничтожит подозрения в фаворитизме, все окажутся в равном положении, и так будет достигнуто спокойствие в стране. Скрепя сердце, Наоэ должен признать правоту Хидэёси. Его приказы порой устрашали – или повергали в уныние, но именно Хидэёси удалось сделать то, чего никому не удавалось уже столетиями: объединить и умиротворить страну. И с меньшими, надобно признать, жертвами, чем это сделал бы тот самый Ода Нобунага, былой господин Хидэёси.
Но княгиню Датэ вызвали в столицу совершенно правильно. И не только потому, что ее мужа никак нельзя было назвать верным соратником регента. То есть приходилось признавать, но с очень большой осторожностью. Нет, дело не только в этом. Мэго-химэ – это не то, что госпожа О-Кику, княгиня Уэсуги, которая заливалась слезами, расставаясь с возлюбленным супругом, и пребывала в полном отчаянии из-за предстоящей разлуки.
Советник только раз видел княгиню во время переговоров. Тогда она не произнесла ни слова. От страха, решил он. Юная прекрасная женщина, с отрочества отданная во власть чудовища. Несомненно, разлучить ее с таким мужем было благим делом. В столице она вздохнет свободно.
Что там произошло по приезде Мэго-химэ в столицу, сам Наоэ не видел. А дословно пересказать то, что госпожа наговорила регенту, окружающие не решались. Отводя глаза, сообщали, что дама была крайне невежлива, и не вдавались в подробности. Сам же регент, когда вышел из ступора, пришел то ли в ужас, то ли в совершеннейший восторг от подобных манер, а госпожа Кита-но-Мандокоро, супруга регента, немедля сдружилась с княгиней Датэ.
И это было только начало. Дальше дела пошли вообще поперек всех понятий. Спасенные принцессы не должны заседать в государственном совете от имени дракона и в его интересах. А именно это и произошло, при полном попрании традиций.
А при ближайшем рассмотрении оказывалось, что Датэ устанавливает на своих землях – и тех землях, которые считает своими, – законы, которые обеспечивают благоденствие этих земель. И науки и искусства насаждает. Внедряет новые способы хозяйствования. Собирает библиотеки. То есть делает то же, что и Уэсуги. А это неправильно. Ведь Уэсуги – добро, а зло не может быть таким же.
Умом Наоэ давно понял, что значительную часть жутких слухов о Масамунэ сам же Масамунэ и распускает. Это ему выгодно. Как выгодно внушить людям, будто бы его интересует только война, а во всем прочем он ничего не смыслит и действует, руководствуясь чем угодно, кроме разума. Даже сам тайко способен был на это повестись – и на этом споткнуться. И Гамо Удзисато, получивший от регента во владение многострадальное княжество Айдзу и попытавшийся подвести неудобного соседа под обвинение в государственной измене. Тем более что у него были для это все основания. Казалось бы, ящеру в лучшем случае позволят вспороть себе живот, а скорее, казнят позорной смертью. Но ящер вывернулся – чешуя, она скользкая, а Гамо остался с репутацией интригана, да еще и неумелого. И Наоэ так и не сумел для себя решить – позволил ли тайко себя обмануть, или получал удовольствие от представления.
И не будем вспоминать фигуры помельче – тех, кто пытался играть на этом поле и потерял войска, земли, саму жизнь, тела, отданные на прокорм глициниям. Все, все понимал Наоэ, но ничего не мог с собой поделать. Потому что человека, который полностью рушит твою картину мира, можно только ненавидеть.
Да полно, человек ли он? Здесь любят навешивать сколько-нибудь заметным фигурам хлесткие прозвища. Не продохнуть от лисов, псов и прочего зверья. Но касательно Дата… иногда казалось, что Дракон – и не прозвище вовсе. Он и есть. А человеческий облик носит для отвода глаз. И всякому известно: с драконом нельзя сосуществовать как с равным. Его нужно убить или изгнать – или поклониться ему. Последнее неприемлемо.
Все решится здесь, на этих землях, где когда-то был вбит крест, обвитый родовой глицинией Фудзивара.
И, в конце концов, что бы там ни было начертано на шлеме, разве это не достойное предназначение для воина – сразить дракона?
При всем том, на заведомо безнадежную битву Наоэ бы не вышел. Даже ради справедливости Уэсуги. Многим в Присолнечной пресловутое письмо-вызов могло показаться проявлением отчаянной храбрости, граничащей с безумием. Однако Наоэ не действовал необдуманно и в восемнадцать лет, сейчас же ему было сорок. Да, он не любил войну и по возможности старался решить дело миром. Но в стране, столетиями живущей войной, избежать столкновений невозможно. За плечами у него было четыре крупных кампании, множество стычек и сражений – и ни одного из них, по большому счету, Наоэ не проиграл.
На самом деле пощечина в лицо Иэясу полетела лишь после того, как они с Кагэкацу многократно просчитали все ходы. Воевать за справедливость – это правильно, но воевать за нее надобно, когда есть шанс победить. И рассмотревши все варианты, они пришли к выводу: возможность не просто есть. Она есть только у них. Они не могут проиграть.
Лучше всего было бы выманить Токугаву на север. Но ловушка оказалось слишком проста для старого барсука, он в нее не попался. Что ж, они это предусмотрели. С узурпатором должен был схватиться Исида Мицунари. И как бы ни желал Наоэ как можно скорее отправиться на юг, сражаться ему предстояло на севере. Только так он окажет наилучшую помощь и правому делу, и своим друзьям Исиде и Санаде. (Вопрос: «дело правое, потому что на его стороне сражаются мои друзья» или «мои друзья сражаются на его стороне, потому что дело правое» – даже не стоял.) Предстояло разобраться со здешними союзниками Токугавы, а из них стоило принимать во внимание Могами и Датэ. В том, что Датэ выступит, сомневаться не приходилось. Не потому что он такой уж друг Иэясу и обручил с его сыном свою малолетнюю дочь. Ему нужен предлог. Вряд ли он забыл, что в юности без труда завоевал Айдзу, и если он не тешит себя мечтами вернуть завоеванное, то расширить земли своего княжества возможности не упустит.
