Комната 51, как выяснилось из опроса, находилась в противоположном конце коридора. Итак, в первый раз можно было составить общую картину о сконцентрировавшихся в этих местах борцах за свое немецкое счастье. С ними нам и предстоит конкурировать и сотрудничать в предстоящем поиске новой жизни и нового паспорта.
Рядом с нами находился номер сорок пять, в котором, как потом узнали, жило девять турок-мужчин всех возрастов от семнадцати до пятидесяти пяти лет. Дверь к ним открыта, и сидящий у порога с традиционного большими черными усами человек, заунывно играл на губной гармошке турецкие мелодии. Он тупо посмотрел на нас, ожидая, что мы с ним поздороваемся или еще чего, а я, в свою очередь тоже посмотрел на него не менее вдумчиво. Кивать ему не стал, так как давно придерживаюсь убеждения, что если кто-то хочет от тебя приветствия, то пусть и здоровается первым. Он продолжал упираться в нас глазами, видимо, узрев «новые ворота». Нам ничего не осталось, как продолжить экскурсию. Дверь в номер 42, напротив, закрыта, и из нее женский голос плаксиво говорит по-русски: «Не ходи, Петя, не ходи, мне одной страшно». Мы с Катей многозначительно переглянулись и, понимающе качнув головой, пошли дальше. Еще одна дверь – 40, закрыта, и из нее не исходит никаких звуков. Дальше по левой стороне из полуоткрытого номера 41 слышалась возбужденная сербская речь. Номер 39 молчал, а в 38-м стройные мужские голоса шумели на смеси турецкого и немецкого. С 37 по 34 занимали югославы, которые или торчали, ничего не делая, в дверях, или лежали на кроватях, не проявляя ни к чему должного интереса. Надрывно старался магнитофон, неся в народ югославскую культуру. Номер 33 приоткрыт, но из него веет темнотой, тишиной и плесенью. Дальше шел ватерклозет. За ним, вплоть до следующего, находящегося в двух комнатах от первого, территория четко поделена по национальному признаку. По правой, четной стороне, постоянно курсируя из комнаты в комнату, сновали по одиночке и группами многочисленные семьи афганцев. По левой, нечетной, шумели зудящим роем бангладешцы, все в юбках, и все мужского пола. После следующего ватерклозета следовала заключительная часть коридора, заселенная в основном алжирскими и суданскими арабами. Кроме того, по пути мы прошли еще комнаты, которые были закрыты и их обитатели еще не появились до поры до времени в истории нашего азюля, или они просто заснули. Таким образом достойных претендентов на обладание вожделенного документа, кроме себя, пока я не нашел. Это немного облегчило вес камня на сердце.
В самом конце коридора, завершая его и противореча всем законам цифрового ряда, после номеров 15 и 14 находился 51.
Постучавшись в дверь и дождавшись, пока она откроется, я сделал, точнее попытался сделать шаг впред, но голова уперлась в чью-то грудь. Подняв глаза, увидел лицо, не обремененное заботами ни о глубоко философских, ни о мелкожитейских проблемах. Весело-простодушный взгляд вполне вписывался в смазливую физиономию, украшенную сверху темными волосами. Парень чем-то похож на молдованина. Улыбнувшись, он пропустил нас, и взору предстала вся комната. Она явно больше нашей, в ней шесть двух ярусных кроватей, два стола, цветной телевизор. Наверху, повернувшись спиной к зрителям спит человек. Под ним полулежит смуглый, похожий на афганца мужчина.
Так мы увидели их впервые. Полный состав нашего клуба собрался на свое первое заседание. Рядом с дверью расположились парень лет девятнадцати, худой, но плотный, с белыми волосами и нервным взглядом и лет сорока мужчина, седоватый, с бородой, тоже худой и курящий сигарету. В это время Филипп, которого поначалу я не заметил, вынырнул из-за прикрытого шкафом угла. Оттуда доносилось завораживающее бульканье в кастрюле, разносящей по всей комнате пленительный запах сьестного.
– Проходите, ребятки, мы тут супчик соображаем. Знакомьтесь: Павел, Катя, Маша, – представил он нас своим суетливым, но мягким голосом.
– Леня, – протянул руку высокий, опять раскрыв лицо в приятной улыбке.
– Я – Юра, – сообщил белобрысый, пряча неловкость за надменностью.
– Б-борис, – представился мужчина, не забыв немного заикнуться для приличия.
– А это – Наим! – сказал Филипп, указывая на лежащего на кровати «афганца».
– Здравствуйте, – тот встал и протянул руку широкую и коричневую.
– Наш Наим из Афганистана, – подтвердил мои догадки Юра. – Но он советский, учился в России.
– Очень приятно, – я пожал руку и добавил приветливо. – Коммунист?
– Нет, у меня жена русская.
Я сделал заключение, что, видимо, в Афганистане можно было не быть коммунистом, достаточно иметь русскую жену. Не понятно только для чего достаточно…
Мы расселись и завязался обычный разговор знакомящихся людей. Перейдя сразу на «ты», как это и заведено у простого русского народа, принялись расспрашивать один другого о том о сем…
– Вы откуда, ребятки, – поинтересовался Филипп, по праву хозяина взявший слово первым.
– Из Москвы, – вздохнули мы разом. – Учились в институте. Вот житуха заела, ну мы и приехали. Может чего здесь сможем, – эта версия выглядела в моих глазах вполне сносно. Правда никому особо не важна. Сам я, в свою очередь, спросил:
– А вы сами?
За команду хозяев выступал Юра.
– Я из Латвии, из Риги, Леня тоже из Латвии.
– А, так вы – латыши? – с безразличной интонацией уточнил я.
– Нет, нет! Я – чистый русский! – Юра принялся горячо защищаться, будто я собирался его за это подвергнуть экзекуции. – У Лени папа – латыш, но он латышей тоже не любит.
Беспокоился он зря. Леню я тоже четвертовать не собирался.
Не знаю, чего он так открещивается от латышей, но мне, если честно, глубоко наплевать, кто он там.
– Филипп с Украины, – продолжал тот. – Из Одессы. Он уже месяц тут. Боря тот тоже с Украины.
Борис кивнул и в подтверждение этих слов аристократическим жестом выпустил изо рта струю дыма.
– Ну, ребятки, – Филипп нес откуда-то кастрюлю и сковородку. – Чем богаты! На азюлянтских харчах не раздобреешь… Я тут супчик… Беру пару консервочек, тут помидорчик, лучок зелени, перчик, картошечки под заправим, и хорошо. Приходится самим поварить.
Суп пахнул аппетитно и после сегодняшних сухих пайков был совершенно кстати. Я с удовольствием проглотил две тарелки, и третью мне не позволяли взять лишь правила приличия – единственнео, что еще позволяет сохранять фигуру в рамках.
– Куришь? – Юра протянул сигареты с искренней вежливостью, но явная тоска жадности мерцала в его глазах.
– Нет, спасибо, – я вежливо отказался. И его нервы спас и сказал правду.
– А пивка? – Филипп протянул мне и Кате по банке. – Вы попробуйте: настоящее немецкое, «Карлскрон»! Здесь наше нужно забывать.
От пива мы не отказались. Медленно попивая из банки в общем-то не теплое, но и не достаточно холодное пиво, я вспоминал, сколько лет, как забыл «наше». Это оказалось так себе.
