Гордостью Пизы служит площадь, называемая площадью Чудес. Там находится собор Благовещения, украшенный многочисленными арками и колоннами, каковые расположены в таком порядке и гармонии, что этот ансамбль кажется небесным, а не земным творением. Напротив стоит баптистерий, а сбоку высится башня колокольни, – кампанила, как ее здесь называют, – подобно маяку она направляет путешественников, плывущих вверх по Арно. Эта башня представляет собой чудо из чудес, но не из-за своей высоты, поскольку она, пожалуй, не будет выше на-шей Хиральды 15 , а потому, что она сильно наклонена к земле, но каким-то образом не падает. Она не была построена такой намеренно: просто во время строительства грунт под фундаментом просел, и пизанцам пришлось исправлять положение по ходу стройки, так что в итоге получилась у них «падающая башня». Все это рассказал мне один местный монашек, подтвердив свои слова сделанными на мраморе зарубками, они произвели на меня большое впечатление.

Ты, конечно, с нетерпением ждешь, когда я приеду во Флоренцию, наслушавшись похвал ее младшей сестре. Признаюсь, я все еще плутаю в излучинах Арно, не зная, с чего начать и как рассказать об этом городе из городов и его несравненной красоте. Отягощенный разными заботами, я сумел повидать лишь немногие из его красот, но и этого немногого мне хватило, чтобы покинуть город с грустью.

Сразу же по прибытии сталкиваешься с первыми достопримечательностями: это мосты через Арно, и самый древний и значительный среди них – Понте-Веккьо. Его длина от берега до берега составляет сорок вар 16 , а ширина – тридцать, и благодаря таким размерам он больше похож не на мост, а на огромный дом, подвешенный над рекой. По обеим его сторонам и в самом деле теснятся лавки мясников и красильщиков, дабы запахи, сопутствующие их ремеслу, не проникали в город, и между этими лавками еще остается место для проезда воловьей упряжки. Перейдя мост, ты оказываешься на огромном рынке, где крестьяне торгуют плодами своего труда, а горожане – своими изделиями и где столько всего продается и покупается, что кажется, здесь встречается вся Флоренция, и простолюдинка запросто беседует со знатным сеньором, а слуга с госпожой, что бы там ни говорилось в известном присловье. Тут же рядом находится площадь Синьории, напоминающей наш дворец, с той лишь разницей, что Флоренция – республика, и потому он принадлежит не единому властелину, а всем самым знатным людям города. Это буквально так, ибо есть среди них более и менее знатные, а над всеми ними стоят банкиры Медичи. Дворец этот – великолепное, роскошное здание, хотя и выстроен странным образом, ибо с одного крыла он узок, словно бастион, другое же крыло столь длинно, что напоминает крепостную стену. Внизу располагается лоджия со статуями, некоторые из них, как рассказывают, сохранились со времен Рима, хотя я по причине занятости видел их мельком.

Ты спросишь, о какой такой занятости я веду речь, коль скоро успел повидать столько прекрасных вещей. Но уверяю тебя, во Флоренции следует бежать от красоты, настолько ее много. Что же касается занятости, то речь идет о долге вежливости по отношению к семейству Медичи, пригласившему меня посетить их дом. Чтобы не привлекать к себе внимания, я поселился в скромной гостинице, и они прислали за мной гонца, узнав, что я посланец герцога. В тот же день меня пригласили в их дом, а на следующий – на маскарад, устраиваемый по случаю карнавала, и там я познакомился с самим доном Лоренцо Медичи, который был очень любезен со мной. Он предоставил мне свой экипаж для поездки в Венецию и подарил шелковую сорочку. И еще он дал мне кое-какие поручения, воспользовавшись моим путешествием, каковое надеюсь удачно завершить и благополучно возвратиться в Санлукар.

А теперь от радостных вестей, Кармен, я должен перейти к более грустным. Не хотелось бы прощаться с тобой подобным образом, но вряд ли смогу написать о чем-то другом: меня одолевает усталость и слипаются глаза. По дороге в Венецию, где я сейчас нахожусь, на мою карету напали разбойники, похитившие уже написанное письмо к тебе и векселя герцога. Но не беспокойся! По-настоящему это и нападением-то нельзя назвать: злоумышленники прыгнули в карету с придорожного дерева, и все это длилось считаные мгновения. Стражники дона Лоренцо сумели нагнать разбойников и отобрать у них похищенную сумку, однако мое письмо вернулось ко мне в столь плачевном виде, что мне придется его снова переписать. И потому я уже не успею отправить его из Италии, как намеревался, ибо завтра на рассвете мы отплываем на Родос.

Итак, расстаюсь с тобой в Венеции и обещаю отправить это письмо и предыдущее, то, что буду переписывать, из первого же порта, где отыщется почта. А пока позволь вручить себя Провидению, ибо начинается путешествие по морю, причем по той его части, где возможна встреча с турками, что мог бы подтвердить мой покойный отец, если бы вернулся на родину. Если же меня ожидает его судьба, обещай, что будешь помнить меня и после окончания траура и постараешься выйти замуж и обрести счастье. Моя душа не успокоится, зная, что я оставил на твою долю одни лишь горести.

Тафур отложил перо и перечитал последние строки. Как же Кармен не волноваться, коль скоро он делает столь мрачные прогнозы? Она заподозрит, что он умалчивает о других невзгодах или, того хуже, сам ищет смерти и торопится зажечь поминальные свечи. Странно было бы, если бы он стремился к смерти сейчас, – помимо того, что это вообще святотатственное желание, – когда только что спас себе жизнь, когда слава и удача ожидают его на Востоке. Но об этом он тоже не мог рассказать Кармен.

Он отодвинул последний лист письма и положил его вместе с теми листами, что вернули ему стражники. Почувствовав металлический привкус во рту, он подошел к окну вдохнуть свежего воздуха. Мимо гостиницы проплывала невесомая гондола, направляясь в сторону Риальто, где они высадились в полдень. Вокруг пристани царило праздничное оживление, а по Большому каналу сновали разукрашенные гондолы, наполненные людьми в карнавальных одеждах. Несколько венецианцев с песнями перешли через мостик на углу улицы. Какое-то чучело в черном плаще и белой маске, с огромным клювом на месте носа, метнулось в одну сторону, потом в другую, пытаясь выбраться из лабиринта каналов. Тафур нахмурился. Зловещий клюв напомнил ему о Фадрике Альваресе, претенденте на руку его суженой.

Он чуть отодвинул занавеску и высунулся из окна. Внизу, на берегу канала, стражники герцога продолжали мерзнуть у дверей. Ему стало стыдно за то, что он напоследок отругал кучера; бедняга так и не понял, за что он впал в немилость. Наверное, двое других стражников тоже не виноваты, разве что те двое, что потом отняли сумку у грабителей, но праведники всегда платят за чужие грехи, как учит Евангелие. Он вновь почувствовал солоноватый привкус во рту. Не прилила ли у него к горлу кровь из раны? Он погладил грудь и приподнял повязку под сорочкой. Рана уже подсохла и покрылась корочкой.

Он повернулся к столику, за которым писал, и его взгляд вновь задержался на лежащих перед ним листках. Он надеялся хорошенько осмотреть содержимое своей сумки по приезде в гостиницу, хотя уже на баркасе начал с подозрением вглядываться в покорные лица стражников. Векселя герцога были черны от крови и грязи. Что же касается письма к Кармен, то его вторая страница находилась на месте третьей. В ее углу остался смазанный отпечаток указательного пальца. Кто-то читал его письмо.

Холодный северо-восточный ветер надувал паруса, украшенные большими красными крестами рыцарей святого Иоанна. Флагманский корабль шел во главе конвоя, за ним следовало одно из тех судов новомодной постройки, что получили наименование каравелл; далее плыли пузатые карраки, двухмачтовые грузовые суда, боевые галеры, рассекавшие волны длинными веслами. Арсенальная пристань и купола собора Святого Марка постепенно исчезали за кормой по мере того, как впереди вставало солнце. Достигнув горла бухты, шкипер флагмана приказал пропустить вперед каравеллу, и та, словно норовистая кобылица, рванулась вперед и загарцевала на волнах.