Тем не менее хочу сказать, что как раз сегодня я приглашен во дворец властителей города – дона Лоренцо и дона Джулиано Медичи. Так что можешь гордиться своим рыцарем и молиться Господу, дабы Он сделал меня достойным благосклонности столь прекрасной девушки.

P. S. Когда будешь в еврейском квартале, передай, пожалуйста, мой поклон Мануэлю Бенассару и отнеси ему немного провизии и бурдюк с вином. Скажи, что я часто вспоминаю его в последнее время.

Никому не рассказывай о моем визите к Медичи.

В назначенный час слуга с постоялого двора появился в дверях с тазом для умывания и свечой в подсвечнике. Тафур подул на исписанный лист, закрыл чернильницу, вытер перо и начал собираться. Он скинул потертый кафтан своего деда, снял панталоны и затрапезные чулки и остался в сорочке, чтобы не замерзнуть. Помыл шею, подмышки, пах, потом плеснул водой в лицо, чтобы взбодриться. Вынул из сундучка свежую сорочку и бархатный камзол, подаренный герцогом на похоронах короля Генриха. С тех пор он уже перестал расти, и камзол был по-прежнему ему впору и в груди, и в плечах, правда ему приходилось ходить очень прямо и стараться не сгибать рук, чтобы они не высовывались из манжет. Манжеты были сшиты на старинный манер – с большими брыжами. Он сделал несколько шагов и изобразил поклон. Затем снова скинул камзол и принялся начищать сапоги конским жиром от маэсе Виллана, сапожника-бретонца из Санлукара. Кармен прислала ему склянку с этой мазью, чтобы его сапоги блестели, когда он будет участвовать в летних турнирах.

Он начал негромко напевать:

Сапоги засияли. Потрескавшиеся, по-солдатски грубые, они никак не подходили к камзолу, но не мог же он идти босиком. У плаща тоже был далеко не нарядный вид, но его, по крайней мере, он может оставить при входе слуге. Он вынул из кафтана письмо герцога и спрятал его у себя на груди, между рубашкой и камзолом. Из кармана высунулся конец голубовато-зеленого платка. Он сложил его, засунул за рукав, потом накинул плащ, поправил перо на шляпе. Может быть, он еще успеет сегодня разыскать ту девушку. Учтивость не исключает отваги.

Он зашагал по улице, идущей вдоль рынка, угадывая дорогу по масляным фонарям, висевшим на перекрестках. Потом вступил в темные переулки, чеканя шаг и поднося руку к шпаге всякий раз, когда между домами мелькала чья-то тень. На соборной площади горели карнавальные костры. Он пошел в сторону Виа-Ларга и был вынужден несколько раз сделать крюк, чтобы обойти многочисленные хороводы. Конюхи, солдаты, нищие, студенты, слуги и служанки без своих хозяев толпились вокруг костров, словно мотыльки, летящие на пламя. На ступеньках галереи он резко обернулся и оказался лицом к лицу с незнакомцем, следовавшим за ним по пятам. Тот сразу свернул в сторону и, дойдя до церкви, покаянно опустился перед входом на колени, опираясь на посох. Не встречал ли Тафур раньше этого по виду студента, что сейчас сотрясается всем телом, словно одержим болезнью святого Витта?

Предчувствия охватили его сразу, как только он покинул постоялый двор. А что, если во дворце Медичи его подстерегает западня? Но они ничего не могут знать о письме герцога. Да если бы и знали, то не стали бы подсылать к нему сейчас злоумышленников, коль скоро он направляется к ним сам с письмом. Химеры воображения, как сказал бы Бенассар, прокрались в его душу, наполнив ее беспричинным страхом, что и зовется предчувствием. Турки и пираты – вот кто природные враги, а вовсе не представители знатного рода, пригласившие его на званый ужин.

Однако же само приглашение таило в себе некоторые сложности. Он зван на ужин, поскольку «третий час» соответствует девяти часам – у флорентийцев сутки начинались с заката. Итак, понедельник карнавальной недели, канун праздника, наверняка там будет веселье, музыка, танцы, дамы и барышни. Дворцовый глашатай назовет его имя, другие гости захотят побеседовать с ним, и как они будут к нему обращаться? Одно дело жить инкогнито на захудалых постоялых дворах и совсем другое – прибегать к заведомой лжи. Единственный выход – сделать Медичи своими сообщниками.

В хорошеньком положении он оказался по милости герцога. Он повернулся к собору, прося совета у святых угодников, чьи изображения украшали портик. Отблески костров искажали их лица; казалось, они непрестанно гримасничают. Тафур еще раз осмотрел себя с головы до пят и несколько раз потянул за рукава, чтобы руки не так сильно высовывались. Сапоги, пока он шел, вновь перепачкались в грязи.

Он пересек площадь и вступил на Виа-Ларга, поглядывая на освещенный фонарями палаццо. Услышав звон колоколов, он было ускорил шаг, но почти тут же снова его замедлил, а потом и вовсе остановился. У входа не было заметно ни лошадей, ни экипажей. Изнутри не доносилась музыка, не слышались веселые голоса и смех, словом, ничего похожего на празднество. Тафур вынул приглашение и задумчиво повертел его в руке. Он все еще колебался, когда чья-то темная фигура возникла на фоне костров и направилась в его сторону. На голове у нее был капюшон, и она шла так стремительно, что полы плаща распахивались на ходу, приоткрывая шелковую тунику.

Тафур поспешно отступил в сумрак портала, и сердце у него замерло. Чего хочет этот мужчина, что неотступно следует за первой фигурой? Его рука потянулась к шпаге, прежде чем он успел признать одного из слуг, которых видел на рынке. Незнакомка, обронившая платок, подошла ко входу во дворец Медичи и исчезла за его дверями.

Он в два прыжка пересек улицу, но ему преградили дорогу стражники и не пускали, пока он не показал им приглашение. Откуда ни возьмись возник слуга с канделябром в руке, провел его во внутренний дворик и с виноватым выражением лица попросил подождать там. Тафур обвел глазами двери и коридоры, почти незаметные за колоннами. Где-то в стороне раздавался перестук башмаков пажа, поднимавшегося по мраморной лестнице. Мелькнул свет свечи на галерее, открылась и тут же захлопнулась дверь в верхней части дворца. Наступила тишина, и только с площади изредка долетали веселые возгласы, да неподалеку журчал фонтан.

Тафур осторожно повернулся к стражникам, гревшимся у жаровни перед дверями. Никаким праздником здесь и не пахло. Да и ужин, если он на самом деле имел место, уже давно был подан и съеден, а хозяин и его сотрапезники пребывали в объятиях Морфея. Он прошелся вдоль колонн и осмотрел лестницу, по которой поднимался паж. Точно такая же находилась в противоположном крыле. Еще одна могла скрываться за этим узорчатым ковром, хотя, возможно, там не лестница, а какая-нибудь дверь или коридор. Куда скрылась девушка? Ее не заставили ждать, как его, но если бы она была родственницей владельцев дворца, ее слуга был бы одет так же, как стражники. Кстати, он до сих пор находился здесь, грея руки у огня.

Тафур уже начал терять терпение, как вдруг услышал приглушенные звуки музыки. Он приблизился к чаше фонтана, словно бы для того, чтобы получше рассмотреть статую, но тут же в смущении отвел глаза. Он увидел бронзовый торс и лицо ангела, лук, стрелы и лавровый венок на голове. Брат Антонио предупреждал его насчет современных статуй в Италии, но его всякий раз пугало то, что они представлены в натуральном виде, словно Адам или Ева. Звуки доносились сквозь журчание водяных струй, откуда-то из-за ковра. Еле слышное прикосновение пальцев к струнам лиры. Тафур направился в сторону коридора, предварительно бросив взгляд на стражников. Потом решительно отодвинул ковер и чуть приоткрыл находившуюся за ним дверь.

Под сводами комнаты горела лампа, размерами напоминавшая кадильницу в церкви. Игравший музыкант был скрыт ширмой, зато в центре комнаты, как раз под лампой, была очень хорошо заметна давешняя барышня, потерявшая платок. С нею – обе ее подруги. Взявшись за руки, то сходясь, то расходясь под звуки музыки, все три девушки танцевали. Они были в карнавальных масках – белой, золотистой и аквамариновой, но будь они даже закутаны, как монахини, он все равно бы их узнал. Его незнакомка повернулась вокруг своей оси и взглянула в направлении двери. Потом замерла на месте, прервав танец, и ее прекрасные глаза встретились с его взглядом. Одна из ее подружек вскрикнула, другая прыснула со смеху, точно так же, как незадолго перед этим на улице.