– Я не дезертир, – как-то по-бабьи тонко взвизгнул полицай, хотя его никто, в общем-то, не спрашивал.

Однако Мартынов с удивлением приподнял бровь:

– Слышь, ты, утконос-недоносок! Хорош врать-то.

– Товарищи, дорогие…

– Тамбовский волк тебе товарищ, – на автопилоте отозвался Сергей.

Однако Мартынов остановил его:

– Не дезертир, говоришь?

– Нет! – полицай, видимо, решил, что имеет шанс отбрехаться, и говорил часто-часто. – Меня не призывали.

Мартынов встал, подошел к полицаю, некоторое время смотрел на него сверху вниз, а затем ласково-ласково (у знающих полковника чуть получше от этого тона по спине побежали мурашки) спросил:

– А теперь объясни, дятел, почему тебя не призвали? И не вздумай мне врать, что не было времени – точно знаю, ваш район немцы только через три недели заняли, мобилизация там пройти успела. Ну!

– Я… Это… Грудная жаба у меня.

– Грудная жаба – это что? – повернулся Мартынов к Игнатьеву.

Не то чтобы он ожидал ответа, но второй представитель старшего поколения в их группе был, как выяснилось, человеком начитанным. Повертел в пальцах результат работы – фигурку русалки, очень… гм… реалистично выполненную, с внушающими уважение формами. Свистнул какого-то пацана из крутившихся вокруг, торжественно вручил ему произведение искусства, вызвавшее у неизбалованного подобными игрушками представителя юного поколения восхищенный вздох, после чего соизволил ответить:

– Стенокардия, – лениво отозвался он. – Сердце.

– Да? На этом кабане можно поле вспахать.

– А давай я ему сейчас с трех ударов рожу отпигментирую, – влез Хромов. – Будет синий-синий, и болячке начнет соответствовать.

– Не стоит мараться… Ладно. Предлагаю его повесить. Ильвес, возьми бойцов и вздерните это дерьмо.

Курсант появился словно из-под земли, вот его нет – а вот он уже тут как тут. Молча козырнул и, ухватив полицая за шиворот, поволок его прочь, но был остановлен командным голосом полковника:

– Стоять! Куда пошел?

– Дерьмо вешать… – недоуменно ответил Ильвес.

– Этих, – небрежный жест в сторону оставшихся полицаев, – тоже. Говорю же, возьми бойцов. И местных припаши, чтоб прочувствовали. Задача ясна?

Курсант вновь козырнул, и усмешка на его лице не предвещала для полицаев ничего хорошего.

– Жестко ты…

– Игорь, – Мартынов с силой хлопнул Игнатьева по плечу. – Я этих клопов намерен давить… У него грудная жаба… В моей семье на фронт ушло шестеро только по линии матери. Вернулся один. В груди три осколка, от чего он всего-то лет через пять и умер. А ведь они были крепкие, сильные, здоровые… Умерли, чтобы жили вот эти, с жабами? Не-ет, – он погрозил указательным пальцем куда-то в пространство, – не должно так быть…

А ведь он с трудом себя контролирует, сообразил Хромов. Не тот уже возраст для веселых прогулок. Устал, похоже, нервы сдают… Полковник же, несколько раз глубоко вздохнув, будто выплюнул:

– У немцев есть такое понятие – недочеловеки. Унтерменши. Так вот, немцы – правы. Только деление должно быть не по расовому признаку. А вот тот, кто предал свой народ – вот он недочеловек, и без разницы, какой у его рожи интерьер с экстерьером.

– Это ты прав, Александр Павлович, – Сергей проследил глазами за тем, как бойцы, словно того и ждали, в прямо-таки нереальном темпе весело накидывают веревки на подходящие по толщине и прочности ветки ближайших деревьев, и спешно перевел разговор на другую тему. – Сейчас почистим генофонд. Хрен с ними, не стоит обсуждать мертвецов. Ты мне скажи, что это? Я в «двойке» целую коробку нашел.

Мартынов повертел в пальцах круглый пластмассовый тубус вроде тех, в которых через полвека будут упаковывать таблетки быстрорастворимого аспирина, и непонятно хмыкнул:

– Первитин. Однако я всегда считал, что это больше по разряду легенд.

– Первитин – это что?

– Наркотик. Достаточно тяжелый, вызывает быстрое привыкание. Но взамен дает бодрость, подавляет необходимость во сне, работоспособность бешеная… Вроде бы еще подавляет страх, но этого точно не помню. Нажрешься – и несколько суток будешь переть в танке, не зная усталости. Кое-кто считал, что именно благодаря этому немцы и справились так легко с Францией, поддерживая темпы наступления, которые ни с какой теорией не согласовывались. В общем, сохрани – баловаться с ним не стоит, но как средство последнего шанса может и пригодиться.

– Гм, – Сергей подумал, кивнул. – Пару упаковок оставлю, остальное нашей медичке отдам.

– Добро, – кивнул полковник. Судя по виду, он практически успокоился, и, закрепляя успех, Хромов спросил:

– Скажи… А то, что ты про Фрунзе и армян говорил – правда?

– Откуда я знаю. Просто встречал эту версию и не нашел в ней особых противоречий.

– А как же интернационализм? Он вроде бы тогда был в почете.

– Ага. И верили в него в основном русские, – досадливо поморщился Мартынов. – Как оказалось, напрасно. А что?

– Просто интересно.

– Ну, раз интересуешься, приходи вечером. Я тебе такого понарассказываю – Рен-ТВ от зависти умрет. А главное, в отличие от звездунов, все будет правдой.

– Заметано, – Сергей встал. Похоже, нехитрый трюк удался. – Ладно, пойду, посмотрю, как там Альберт трофеи инвентаризирует. А то сам знаешь, не уследишь за ним – так он танк налево толкнет и скажет, что так и было.

– Давай, – рассмеялся полковник. – Вдруг что интересное найдешь…

– Товарищи командиры!

Вся троица дружно обернулась на голос и обнаружила быстро хромающего в их сторону человека, одетого так, как положено сельской интеллигенции. Небогато, но чистенько, и на лице полная адекватность – этим он отличался от современников Хромова, причем в лучшую сторону. Лет сорок пять или чуть более. Не дойдя до них, интеллигент остановился и вежливо поинтересовался:

– Товарищи командиры, я могу поговорить со старшим?

– Можете, – кивнул Мартынов. – Слушаю вас.

– А…

– Это мои заместители, у меня от них секретов нет. Капитан Игнатьев, лейтенант Хромов…

Оказавшись командирским произволом в офицерском чине, Сергей лишь усмехнулся мысленно. Игнатьев не выказал и намека на удивление, а гость и вовсе отнесся к происходящему как к должному. Вежливо кивнул и представился:

– Калмыков, здешний учитель.

– Один-единственный? – весело поинтересовался Сергей.

– Из мужчин – да, – серьезно ответил Калмыков. – На фронт не взяли. Нога, – он зло хлопнул себя по едва сгибающемуся колену. – Еще в Гражданскую…

– Бывает. И что же вы нам хотите сказать?

– Может, пройдем ко мне?

Сергей подумал, что это и впрямь неплохой вариант. Лучший, во всяком случае, чем торчать на улице. Тем более основное сделано – трофеи учтены, посты выставлены, бойцы при деле и каждый знает свой маневр. Очевидно, полковник пришел к этому же выводу, поскольку махнул рукой и, сказав «А, пойдемте», первым двинул вслед за шустро хромающим интеллигентом. Остальные потянулись следом.

Обстановка в доме Калмыкова практически точно соответствовала представлению Сергея о том, как жили учителя этого времени. Сам дом просторный, добротный, из слегка потемневших от времени бревен. Второй этаж цветом чуть отличается – явно надстраивали позже. Сразу видно, дом построен не вчера, но, судя по тому, что окружающие дома куда темнее, не в седой древности. Когда-то, общаясь с одной… гм… девушкой, имевшей честь украшать своей фигурой (лицо было весьма средненькое, а вот ножки с талией очень и очень) строительный факультет их вуза. Так вот, она говорила, что дерево как стройматериал при должной обработке спокойно выдерживает лет сто, а то и больше. Этому дому было лет? Может, двадцать на вид и, когда Сергей поинтересовался, то получил утвердительный ответ. Восемнадцать – как пришел хозяин с войны да чуть освоился на новом месте, так и начал строиться.

Чистота, порядок, некоторый аскетизм – ну да в этот период с мебелью у людей дело вообще обстояло не то чтобы очень шикарно. Зато на стенах карты, плакаты – хозяин учительствовал, преподавал недорослям географию, биологию, химию и, как ни странно, астрономию. Такой вот универсал. И, судя по всему, справлялся с задачей неплохо, да и наглядные пособия ничуть не уступали тем глянцевым произведениям искусства, что позже будут выходить из недр сверхсовременных печатных станков. Невооруженным глазом видно – на обучение подрастающего поколения страна денег не жалела.