Потом в дверь застучали кулаками, кто-то нажал плечом, ножка у стула треснула, распахнулась одна половина дверей, за ней вторая, и в комнату вошел озабоченный человек в кепке, черном пальто с потертым бархатным воротником.
Сопровождающие его люди остались стоять у дверей. За плечами их виднелись дула винтовок.
Человек подошел к столу и наклонился к Зайченко:
- В Смольном ждут, Иван Емельянович.
Потом негромко, но так, что расслышали все, сказал:
- Юденич прорвал фронт.
V
Когда-то этот сад на окраине города был излюбленным местом свиданий. Зимой встречались у расчищенного под каток пруда, где играл в беседке военный духовой оркестр. Летом ждали друг друга на дальних, заросших шиповником аллеях. Оркестр играл в саду и летом, но уже не в беседке, а на открытой эстраде-раковине.
Эстраду эту называли еще "белой", потому что покрывавший ее в виде раковины навес каждую весну красили в белый цвет.
Иногда на ней выступали развязные куплетисты, лихо отбивали чечетку в своих лакированных штиблетах, им шумно аплодировали и звали по именам: "дядя Жора", "дядя Леня".
Сад любили, потому что он был рядом: свернуть с мощенного булыжником проспекта, пройти пыльной улицей мимо деревянных домишек - и вот пожалуйста!
В дни экзаменов на аллеях сидели гимназистки с раскрытыми книгами на коленях, в получку шумели мастеровые, зашедшие проветриться из соседнего трактира.
В саду росли липы и клены, кустарник на аллеях аккуратно стригли, забор чинили каждый год, но это не помогало - в двух-трех местах доски всегда были выломаны, чтобы сократить путь.
Осенью и весной опавшие листья сгребали в кучу и жгли. Листья сгорали медленно, и над каждой кучей долго курился дымок. Дымков было много, ветер то разносил их в стороны, то сбивал вместе, и тогда казалось, что сад надел серую шапку.
Теперь он весь был изрыт траншеями, у эстрады стояли соломенные чучела, и слышались команды: "Коли! Раз, два!" - проходили военное обучение рабочие отряды.
Но листья сгребали и жгли по-прежнему, так же курился дымок, но стал он похож на пороховой, какой бывает при разрыве снарядов...
Федор и сам не заметил, как свернул на ведущую к саду улочку. Весь день проходил он по городу, искал, где бы заработать, опять обошел все вокзалы, но пассажирские поезда не ходили, отправляли только воинские, и вещички подносить было некому.
Потом потолкался на бирже труда, послушал невеселые разговоры, постоял у входа в Народный дом, читая старые афиши.
На самой большой из них красными аршинными буквами было написано: "Федор Шаляпин", а внизу - черными и помельче: "Борис Годунов". "Не тянет Бориска-то! - ухмыльнулся Федор. - Знай наших!"
И довольный пошел дальше.
Перед мостом через Неву он остановился у колонны и, запрокинув голову, разглядывал бородатого мужика с вилами, а когда перешел мост, задержался у двух каменных львов, стоящих у ступеней набережной.
Львы не то скалились, не то смеялись. Федор обошел их сторонкой, пересек площадь у Зимнего и через арку вышел на Невский. Впереди медленно полз трамвай. Федор догнал его, вскочил на подножку и присел на площадке, чтобы не увидела кондукторша. Так и ехал со всеми удобствами, поглядывая по сторонам. В садике стояла бронзовая Екатерина, и в кулаке у нее трепыхался полинявший красный флажок, а витрина огромного магазина, что напротив, была заложена мешками с песком.
Трамвай свернул за угол, дотащился до канала, Федор спрыгнул на ходу и дальше пошел пешком. Хотел идти прямиком в слободу, а потянуло почему-то сюда, к саду.
- Эй, парень! - окликнули Федора.
Он оглянулся и увидел на противоположной стороне улицы двух рабочих с красными повязками на рукавах. Один придерживал у плеча ремень винтовки, у другого, постарше, висела на поясе кобура нагана.
Федор, в который сегодня раз, потянулся к пуговицам пиджака.
- Руки!.. - предупреждающе крикнул старший в патруле, а второй перебежал улицу и встал рядом с Федором.
- Документы предъяви, - потребовал патрульный.
- А я чего делаю? - огрызнулся Федор.
Он расстегнул пиждак, достал завернутый в холстину сверток и передал патрульному.
Патрульный принялся разворачивать его, наколол обо что-то палец и выругался:
- Иголок у тебя там понатыкано, что ли?
- Зачем? - степенно ответил Федор. - Булавкой заколото. Чтоб в аккурате все было.
- В аккурате... - проворчал патрульный. - Книгу бы еще крестильную приволок... Паспорта нет?
- Года не вышли, - мотнул головой Федор. - Из волости там бумаги и от попа еще... Что доподлинно я родился, обозначено.
- Держи, - возвратил ему документы патрульный. - Прогуливаешься?
- А чего делать-то? - уныло посмотрел на него Федор.
Старший в патруле кивнул в сторону сада, откуда слышались слова команды:
- Вон комса и та под ружье встала! Шел бы к ним.
- Я сам по себе, - нахмурился Федор.
- Смотри, парень... - неопределенно протянул патрульный и пошел через дорогу.
Тот, что помладше, поправил ремень винтовки, внимательно оглядел Федора, будто запоминая, и заторопился за ним.
Федор постоял и медленно направился к раскрытым настежь воротам сада...
- К но-ге! На пле-чо! К но-ге! На пле-чо! - стоя перед строем, командовал Алексей Колыванов.
Повязку с руки у него уже сняли, но двигалась она еще плохо, и Алексей нарочно взмахивал ею, чтобы размять:
- На пле-чо! К но-ге!.. На пле-чо!.. Степан, ты что потерял?
- Да обмотка, будь она трижды!.. - пожаловался Степан.
Глаша стояла рядом с ним и с трудом удерживалась от смеха, глядя, как Степан пытается справиться с распустившейся обмоткой. Он раздобыл их вместе с солдатскими ботинками, неумело намотал на свои залатанные штаны и теперь то одной, то другой рукой тянул наверх, к коленям.
- Всегда у тебя что-нибудь... - недовольно сказал Алексей и оглядел строй.
Последним стоял Санька в женской своей кацавейке, подпоясанный ремнем. Винтовка была для него тяжела, он даже вспотел, и Алексей сделал вид, что не замечает, как Санька завалил ее за спину.
- Вольно! - скомандовал он. - Можно разойтись!..
И вынул кисет.
С десяток рук сразу потянулись к кисету, и Алексей только растерянно помаргивал. Потом спохватился:
