— Приятно слышать. А как… как все?

— Ну конечно. Вы ведь совсем забыли про наш маленький Понивиль за своими важными государственными делами, да, товарищ Сталион? Не оправдывайтесь. Вы нужны здесь, где вершится революция. Многое у нас изменилось с тех пор, как вы низвергли Принцессу. Флима и Флама НКВД расстреляло после того, как они попытались устроить диверсию на фабрике по наущению разведки Кристальной Империи. По ним мало кто скучает. Бабушка Грэнни Смит теперь получает пенсию и ужасно этим удивлена. Она не понимает, как можно получать деньги на старости лет и не работать при этом. Поэтому она все равно работает… Ее внучка, Эппл Блум, уже не тот жеребенок, что вы помните. Вступила в комсомол, отличница, активистка, подающий надежды кадр. В прошлом году она наконец получила свою кьюти-марку — шестеренку. Хочет пойти на механизатора и помогать сестренке в колхозе… СвиттиБель занялась искусством, посещает курсы пения. Можете уже готовить для нее звание заслуженной актрисы республики — через пару лет она его получит… Скуталу ушла по стопам Рэйнбоу Дэш, в летное училище, тоже хочет быть бомбардировщиком. Ну, вы же знаете этих упрямых пегасов…

— Приходится. А как… социальный аспект?

Твайлайт Спаркл хмыкнула.

— Обычно тихо. Но иногда бывают небольшие беспорядки.

— Провокаторы? — Сталин ощутил, как сами собой напрягаются старые мышцы, — Террористы?

— О, нет! Все не так страшно. Помните принца БлюБлада?

— Смутно. Кажется, какой-то хлыщ из клики Принцессы?

— Он самый. После революции перековался во врачи, эстет недобитый… Даже открыл в Понивилле свою подпольную клинику. С помощью магии делал пожилым капиталистам омолаживающие операции. Но мы слишком поздно узнали, что у него всегда была тяга к медицинским экспериментам. Как-то он поймал на улице Эйнджела… Это зайчонок Флаттершай. Зверек простодушный, но по-своему честный, оказавший неоценимую помощь в борьбе с контрреволюцией. В общем, этот новоявленный доктор БлюБлад пересадил ему гипофиз неизвестного мертвого пони!

— Он сумасшедший! Я давно чувствовал, что надо призвать этих врачей к порядку, слишком много развелось среди них всякого подозрительного сброда… Ждал только удобного случая.

— Дело зашло даже дальше. Под воздействием чужого гипофиза Эйнджел невероятно изменился. Вырос, отрастил лошадиный хвост, ноги, и стал практически неотличим от пони. Разве что морковку по-прежнему очень любит… А дальше с ним начались сложности. Этот Эйнжел-пони стал по-хамски себя вести, задирать соседей, курить папиросы, кричать «Абырвалг!» и хулиганить где только можно.

— Я всегда считал его славным зайцем, — удивился Сталин.

— Это все гипофиз… Когда БлюБлад спохватился, было уже поздно. Оказалось, пересаженный гипофиз когда-то принадлежал некоему Снипсу. Мелкий уголовный элемент, воришка и противный тип. Теперь Эйнжел, который требует его звать Полирог Полирогович, стал проклятьем и Понивилля и самого БлюБлада. Скандалит, требует прописать его на квартире экс-принца, ухлестывает за дамами, беспробудно пьет… Мало того, спелся с председателем домкома и донимает БлюБлада еще сильнее… Дело чуть не дошло до убийства. Словом, обычные провинциальные драмы.

— Нужна моя помощь?

— Думаю, Большой Мак справится сам.

— А… вы? — осторожно спросил Сталин.

Твайлайт Спаркл посерьезнела. Точно невидимый порыв ветра вдруг сдул с нее детскую непосредственность, с которой она болтала последние несколько минут. И даже лавандовый цвет как будто немного потускнел.

— Я… Как многие, товарищ Сталион. Революция меня потрепала — как и мою прическу… Спайк в марте ушел на фронт. Сказал, что не собирается отсиживаться в безопасности, когда решается судьба революции. Бьется с драконами где-то на южном фронте, иногда от него приходят письма… Шайнинг Армор тоже пошел в Пегую Армию. Стал военспецом, отрекся от Дружбомагии. Поначалу ему было тяжело, но… Вы же знаете его.

— Я знаю его, — подтвердил Сталин, — Он хороший и подающий большие надежды офицер. А я не из тех, кто карает за грехи прошлого. Но ведь его…

— Принцесса Каденс, — Твайлайт Спаркл досадливо дернула подбородком, — Да, эмигрировала. Сказала, что не собирается жить среди презренных земных пони, которые решили возвыситься и затмить аликорнов. Сказала, что это оскорбляет ее. Даже не знаю, где она сейчас. Последний раз, когда про нее слышала, она была певицей в каком-то захудалом кабаке… Нет, не знаю.

— Извините, — сказал Сталин, кладя деревянное копыто на лавандовое плечо. Плечо это лишь выглядело хрупким, под яркой шерсткой чувствовалась несгибаемая сталь, — Вам многое пришлось пережить.

Твайлайт Спаркл вздохнула.

— Это верно, — сказала она, — Пришлось. Но я всегда помнила ваши слова, товарищ Сталион. О том, что коммунизм — это не праздник с тортиками и конфетти. Коммунизм — это труд. Тяжелый, изматывающий, но необходимый. Потому что только заслуженное трудом счастье будет долговечным и справедливым. Эти слова теперь горят искоркой у меня в сердце. И я благодарна вам за эту искорку. В липкой паутине дружбомагии я бы долго не выдержала…

— Ну-ну, — Сталин отвернулся к столу, чтобы не выдать лицом охватившие его чувства, — Оставим трогательную патетику. Вы — прекрасный молодой ученый с огромными перспективами. Ваша жизнь не кончена, а лишь начинается…

— Об этом я и хотела сказать, — лавандовая единорожка в нерешительности опустила морду, — Дело в том, что я заканчиваю свое обучение.

— Что?

— Я оставляю аспирантуру. Уже оставила, честно говоря. Заехала в Кантерлот по пути, специально, чтобы сообщить вам. Мне лестно быть вашей ученицей, товарищ Сталион, и ученицей коммунизма тоже. Но сейчас не время для учебы. Сейчас время для работы. И я… Я не могу.

Она удивила тебя, Коба. Признай. Она снова сделала это.

«Внутренний секретарь», ухмыляясь как мальчишка из своего темного угла в его сознании, зеркальной копии кантерлотского кабинета, крутил ему кукиш.

— Сейчас трудное время, — медленно и тихо сказал Сталион, привычно прохаживаясь вокруг письменного стола, — И еще долго оно будет трудным. Это не значит, что вы должны хоронить свой несомненный талант за…

— Я не могу сидеть за монографиями и статьями, когда в республике разруха! — в голосе Твайлайт Спаркл вдруг прорезалась твердость. Она вдруг вскинула голову, решительно, дерзко. Точно бросая вызов — и кабинету, и его хозяину. Точно боясь, что какая-то сила вдруг помешает ей принять это решение, — Я читаю газеты. В Новой Эппалузе голод! Там гибнут пони! Я не могу сидеть в библиотеке в такое время. Я отправляюсь туда. Буду помогать. Таскать тяжести, разгружать вагоны, участвовать в продовольственных экспедициях. Может, стрелять по мародерам. Мне все равно. Но сейчас я нужна там. И я иду туда.

Сквозь полуприкрытые окна внутрь кабинета проникли посторонние звуки — оживленный гомон, цокот копыт по брусчатке, свистки постовых пониционеров. Наверно, какая-то процессия или демонстрация… Звуки уличного оживления и множества голосов в стиснутом дубовыми панелями полумраке кабинета звучали чириканьем беззаботной птицы в сумрачной чаще Вечно-Дикого леса. А толстый ковер, которым был укрыт пол, вдруг показался Сталину болотом — из тех, что так неохотно выпускают опущенное в них копыто… Он помнил коварство этих болот.

Отложив так и не раскуренную трубку, Сталин подошел к окну. По Площади Мира, окаймлявшей кантерлотский дворец, и в самом деле шел табун пони. Окна сталинского кабинета были слишком высоко, чтоб он смог разглядеть детали. Он мог видеть лишь кумачовые транспаранты — «Пони всех стран, соединяйтесь!», «Народ и партия — едины», «Учиться, учиться и еще раз учиться», и почему-то вдруг — «Товарищи! Сберегательные кассы — это надежная опора социалистических завоеваний!». Ему на миг показалось, что зрение прояснилось, и он видит лица. Старые, молодые, разных цветов, с рогами и без. Самые разные лица, незнакомые ему, но охваченные одним общим чувством. Заглядывающие ему в душу прямо сквозь тонкую преграду оконного стекла.