И я с гордостью думаю о том, что я всё-таки отличная мать! Вырастить двоих сыновей в стране с уничтоженной идеологией, при насаждаемой морали вседозволенности, воспитать мальчишек порядочными людьми, спортсменами, эрудитами при диком сопротивлении со стороны государства, которое в 90-х навязывало совсем иные ценности, это – материнский подвиг. Ведь порой приходилось впихивать в сыновей, насильно даже, знания и умения, которыми они теперь ловко орудуют в жизни. Но чего это мне стоило…
Та же Москва подкосила мое здоровье за те годы, что дети учились в университете, и я была для них палочкой-выручалочкой. Постоянные переживания за их сессии, несданные экзамены, трения с профессорами, нелады с девушками, поиски подработки и безденежье придарили мне гипертонию и панкреатит. Стоила ли эта овчинка выделки? Не была ли моя родительская забота во вред, лишая сыновей испытаний, положенных им судьбой?
Однажды я вмешалась в ход событий жизни младшего сына. К нему в студенческую общагу явилась полиция. Поигрывая жезлом, стражи порядка обратились к ребятам, склонившимся над чертежами – начиналась сессия: «Ну что, молодежь, послужим родине?». И студентов-очников-бюджетников с отсрочками от армии повезли в военкомат.
В тот год мальчишек ловили по всей Москве – в метро, на ступеньках вузов, даже дома вытаскивая по ночам из постелей. Министр обороны Табуреткин укреплял вооруженные силы недоучками.
В момент, когда сына сажали в воронок, я ступила на трап самолета в Шереметьево – вернулась из командировки в Ростов и Краснодар. Едва я включила телефон, как тут же раздался звонок, и сын сообщил мне пренеприятное известие. Была уже полночь.
– В какой военкомат вас везут? Почему? – кричала я, заглушая гул моторов на летном поле. Ответом стали гудки.
В полном шоке я не знала, что делать, куда бежать. Наверно, многие бы в этой ситуации смирились и сказали что-нибудь типа «на все воля Божья». Но у меня со смирением всегда была большая проблема.
По счастью, меня встречала коллега, она дала мне свою машину и конверт с деньгами «на всякий случай». Взятки я сроду не давала и не собиралась, но развивать эту тему было некстати, и я молча сунула деньги в сумку, твердо зная, что верну их при первой же встрече.
Тем временем сын выяснил, в какой военкомат его везут, и сбросил мне смс. Через час и я была там.
Военкомат встретил меня высоким железным забором. Понимание того, что за ним сейчас происходит беззаконие, что мальчишек-студентов медкомиссия как пить дать забреет в армию и, скорее всего, в Чечню, что сейчас, во втором часу ночи я просто обязана попасть за этот высокий забор, придало мне таких сил, что я, подняв крик на всю тушинскую округу, прорвалась-таки на территорию военкомата и на блок-пост.
Началась осада. Я звонила по всем мыслимым телефонам и горячим линиям, подключая к проблеме всех, кого можно и невозможно было достать этой поздней ночью. Кто-то сбросил мне личный телефон военкома, и я принялась бомбить его звонками.
– Женщина, идите спать, – буркнул мне военком и дал отбой. Я набрала номер снова.
– Я не женщина. Я журналист. В какой газете Вы хотите, чтобы завтра утром появилось это наше интервью? – я стала называть государственные и частные скандальные издания.
Военком снова дал отбой. Тем временем сын набрал мой номер и опустил руку с телефоном вниз. Всё происходящее этажом выше было мне слышно в мою трубку.
– Ты кто такой дерзкий? Откуда? – орал чей-то голос.
– Из Ставропольского края, – это был голос сына.
Послышались угрозы и какие-то хлопки. Кажется, на моего сына подняли руку. Я снова набрала номер военкома и прокричала ему, что всё слышу и записала факт избиения на диктофон. Военком дрогнул:
– Ладно, женщина, выйдет сейчас ваш сын!
Тут дверь на блок-пост открылась, и вошел милиционер с женщиной и парнем призывного возраста. Оказывается, этот студент-медик уже мирно спал, когда в квартиру позвонили и мент потребовал явить его взору парнишку. Перепуганная мать, не знавшая за своим отличником ничего дурного, его разбудила. Страж порядка не счел нужным что-либо объяснять, заставил парня одеться и следовать за ним. Мать собралась и поехала вместе с сыном. И вот теперь оба таращили глаза на блок-пост, понимая, что единственной виной мальчишки было его вчерашнее 18-летие.
Едва я выслушала их историю, как ко мне подбежал незнакомый парнишка и попросил спасти своего друга – у того разрядился телефон, он не может дозвониться до своих родных, и его сейчас «точно загребут в армию по беспределу, а у него мать больная сердцем, не выдержит». Ну как я могла спасти того студента? Никак. Мне бы своего сына вытащить отсюда живым и здоровым.
Но вот и он. Взъерошенный, злой, он спустился со второго этажа, и мы вышли на улицу. Светало. Не верилось, что мне удалось спасти моего мальчика. Не от армии. От беззакония.
Но теперь, по прошествии лет, я думаю: а правильно ли я сделала? Не с материнской, не с журналистской точки зрения, а… с божественной… Ведь каждому Бог положил испытания. И каждый должен с ними справляться самостоятельно. Только тогда он научается ценить жизнь, каждый ее момент, любить родину как мать, и мать – как Родину…
У китайцев считается преступлением спасать того, кто тонет: нельзя вмешиваться в чужую карму. Мы же вмешиваемся сплошь и рядом. А вмешиваясь, спасая – как нам кажется – тянем на себя чужие проблемы, не давая спасенным самим разобраться со своей судьбой и причинно-следственными связями.
Любопытно, но именно этот мой сын вмешался и в мою судьбу. И ему, собственно, обязан Ставропольский край, моим возвращением из Москвы…
… Господи, как хорошо думается и вспоминается на больничной койке! Я вдруг остро осознаю, что жизнь – конечна, и думаю, что всё самое лучшее и главное осталось там, за чертой трагедии, а впереди уже ничто не ждет. Я панически листаю в памяти свои сны в поисках тех, которые еще не сбылись, а значит, дают мне шанс на то, что сегодня, с вот этим сложным переломом, моя жизнь не кончилась, что я буду ходить, что буду счастлива, ведь я еще не всё успела сделать!
Но вместо будущего всплывают картины прошлого.
… Москва осталась далеко позади. Поезд лихо отстукивал: «до-мой, до-мой, до-до-до-до-домой»… Я смотрела в окно, за которым мелькал скудный пейзаж – лесополосы, 100 лет не видевшие санитарной рубки, поваленные столбы электросетей, покосившиеся домишки местных жителей, невесть как выживающих в этой глухомани. После светящейся огнями зажиревшей Москвы замкадовская провинция выглядела жалко до слез.
Я пригрелась на нижней полке и начала работу над ошибками.
Итак.
Прожив с мужем 13 лет и без него вдвое больше, я продолжала искать Алена, своего мужчину, виденного в снах. Но всё было мимо. Москва оставалась глуха к моим поискам.
Однажды мне начал писать в соцсетях одноклассник Вадик из Караганды. Это сейчас я понимаю, что он стал жертвой Интернет-зависимости. А тогда… Тогда я повелась на его оды моим книгам, которые он прочитал и возомнил, что он-то как раз и есть мой Ален, мужчина, которого я ищу.
Проучившись с ним 10 лет в одном классе, я была слегка влюблена в него, как многие девчонки. Вадик же, избалованный их вниманием, к выпускному вечеру перепробовал почти всех. Рано женился, развелся, поступил в институт, бросил и нашел приют у дочки профессора, которая тоже не смогла определиться с предназначением и вечерами резала салаты и отвозила в кафешки. Вадик подвизался рядом, научившись неплохо готовить.
Так и жили. Скучно, в общем-то. А тут – Интернет. Границы мира раздвинулись, и оказалось, что в Москве живет одноклассница, которая занимается серьезной журналистикой, имеет солидные связи и знакомства, да еще и до сих пор недурна собой.
Вадик начал мне активно писать, втягивая в общение. Его интересовало всё: как я себя чувствую, как реагирую на начавшуюся московскую осень, не мерзну ли, как спала и что ела. Потом пошли воспоминания из школьной жизни. Потом – грустные рассказы о тяготах жизни личной. Короче, договорились мы до того, что он, похоже, и есть моя вторая половина, мой Ален и должен приехать ко мне из Караганды в Москву.
