Родители были счастливы, и мы, дети, мои младшие братья двойняшки Сергей и Виктор и старшая сестра Наталья, купались в лучах этого семейного счастья. У отца на факультете учился студент, которого звали Самули, то ли я излучал немыслимое обаяние, то ли симпатия ко мне этого добродушного кавказца била через край, но как только наступали у Самули каникулы, он всегда меня брал с собой в горный аул, где жила его семья. Ах, этот горный воздух, от которого кружилась голова! Я мог парить в облаках, не отрываясь от земли, поскольку облака проплывали прямо перед окнами его дома. Я никогда не забуду ощущение жуткой высоты, когда меня, шестилетнего ребенка, посадили в седло огромной кобылы, хлестнули ее кнутом и вслед крикнули: "Езжай джигит!" Как я тогда не покалечился, одному богу известно. Из того времени, что я ходил в детский сад, особо в память врезалось неудачное падение с лестницы. Это была сине-красно-желтая железная конструкция, которыми и по сей день уставляют детские площадки. Я сорвался и пересчитал зубами несколько ступенек, небольшой шрам с внутренней стороны губы до сих пор напоминает об этом падении. Своей первой творческой удачей я бы назвал участие в детсадовской самодеятельности в роли лидер танцора в костюме капитана. Я был впереди, а за мной несколько ребят в костюмах матросов. Мы танцевали танец «Яблочко». Остался даже фотоснимок из какой-то махачкалинской газеты, где запечатлен этот исторический момент. Как-то на новогоднем утреннике мне досталась роль медведя, который по сюжету рыча, вылезал из всего домика, кого-то там пугал, и, сделав свое черное дело, опять забирался в домик. По сценарию в ходе спектакля все звери должны были помириться и танцевать веселый хоровод, но мне почему-то не хотелось выходить из моего домика, видимо мое отсутствие в хороводе никого не смутило. Так я и просидел там весь спектакль, и уже когда меня хватились, то никак не могли понять, куда я подевался. Меня искали везде, где только можно. Не найдя в помещениях детсада,

вышли на улицу, но когда и там не нашли, то конечно жутко перепугались. Но все закончилось хорошо. Я благополучно выполз из своего укрытия, сполна насладившись одиночеством. Там же, в детском саду, со мной произошла невиданная доселе штука. Меня как будто накрыла какая-то невидимая волна. Детское сознание никак не могло определить, что происходит. Было ощущение, что я вижу себя со стороны, как будто я сам только что видел свой собственный затылок, убежавший от меня куда-то полсекунды назад. Это был я, это был точно я, я только что тут был, а теперь меня второго тут нет. Потом позже я узнал, что это было дежавю.

В первый класс общеобразовательной и музыкальной школы я пошел одновременно, как положено 1 сентября 1974 года. Вообще, учебу в музыкальной школе я воспринял как бессмысленную нагрузку на детский организм и никак не мог взять в толк, почему мои папа и мама, которые меня так любят, подвергают свое чадо таким необоснованным страданиям? Забегая вперед, скажу, что эта неразделенная любовь к музыке проистекала у меня вплоть до окончания мной музыкальной школы, то есть все семь последующих лет. Зато обычная школа приготовила для меня воистину потрясающий подарок… Я влюбился! Плодом моих вожделений стала моя первая учительница, уже не молодая женщина за пятьдесят, которую звали Нина Петровна. Она всегда выглядела очень элегантно и подтянуто, в строгом деловом костюме, плотно облегающем еще довольно стройную фигуру. Она всегда носила каблуки, а волосы собирала в элегантный пучок на затылке. Она обладала каким-то необъяснимым женским обаянием, было такое ощущение, что воздух вокруг нее всегда благоухает самыми немыслимыми ароматами. Как-то раз я уже под вечер решил навестить мою ненаглядную и направился прямиком к ней домой, благо жила она по соседству. Я поднялся на 5 этаж, позвонил в дверь и то, что предстало перед моим взором, буквально ошеломило меня. Как будто в каком-то неведомом мне доселе свечении ко мне подплыла почти что по воздуху необыкновенной красоты фея. Ее длинные распущенные волосы локонами ниспадали на ослепительно белое одеяние, от такого великолепия я потерял дар речи, почему-то сильно испугался и уже через секунду пулей вылетел оттуда. Прибежав домой, я прямо с порога стал кричать: "Мама, мама, Нина Петровна такая красивая!" Позже, когда мама встретила Нину Петровну, та поделилась своей версией случившегося в тот вечер: «Да, я уже собиралась ложиться спать, распустила волосы и надела комбинашку, как вдруг появился Ромочка. Я подумала, может что-то случилось, но не успела и слова сказать, как он уже испарился». Нина Петровна ничего не могла со мной поделать. Я, как истинный галантный кавалер, первым делом заходя в класс, подходил прямо к учительнице и на глазах изумленных детей целовал ее в щеку. Естественно, такое поведение ученика ее немало смущало, но бороться со мной было бессмысленно, я был уверен, что такое проявление нежности как нельзя лучше убеждает ее в самом искреннем моем к ней отношении. Мама любила вспоминать эту историю моей первой любви и еще о том, как Нина Петровна, почти оправдываясь, делилась с ней: "Лариса Викторовна, я, конечно, очень тронута поцелуями Ромочки, но поймите, ведь другие дети на это смотрят. Они рассказывают об этом своим родителям, и они ведь все бог весть знает, что об этом думают… Пожалуйста, скажите Ромочке, чтоб он делал это, ну, как бы ни при всех".

Это случилось осенью 1974 года. Мама, забрав двойняшек и сестру, уехала погостить к родственникам в Орел. Мы остались с папой вдвоем. То, что отец ведет себя как-то не так, я заметил сразу. Он ходил по квартире, немного сгорбившись, почти со мной не разговаривал и все время держал руку в области живота. Он обратился к соседям с просьбой о том, чтобы те вызвали ему врача. Врач приехал и вынес единственно верный, по его мнению, приговор, он посоветовал прикладывать к больному животу грелку, чтобы как-то успокоить усиливающуюся с каждым часом острую боль. Как выяснилось позже, причиной острой боли был обычный аппендицит, который, как известно и мало что сведущему в медицине человеку, под воздействием интенсивного согревания грелкой превращается в куда более опасный недуг, известный как перитонит. Какой именно диагноз померещился тому, с позволения сказать доктору, теперь уже наверно врятли можно узнать, но та грелка сыграла свою роковую роль и перевернула с ног на голову всю нашу, уже было устоявшуюся и размеренную, прикаспийскую жизнь. Скорая увезла отца в больницу, где ему тут же была сделана операция. Была уже ночь и среди больничного персонала не оказалось опытных квалифицированных докторов. Операцию делал обычный дежурный практикант. Тревогу забили после того, как на следующий после операции день отец стал стремительно терять силы. Еще была надежда на спасение, но после того как у него была взята кровь на анализ, то результат прозвучал как приговор. У отца началось заражение крови. Тут, конечно же, поднялся такой шум, который долетел до самой Москвы. За те два года, которые мы прожили в Махачкале, у отца появилось много влиятельных друзей, среди которых был даже поэт Расул Гамзатов. Из столицы прилетел какой-то профессор, который, конечно же, уже ничего не смог исправить.

После смерти отца нас уже ничего не держало в Дагестане, и наша семья, точнее все то, что от нее осталось, вскоре перебралась в Орел.

3.

Я родился в Орле 19 апреля 1967 года в роддоме на улице Сакко и Ванцетти, названной в честь каких-то то ли итальянских, то ли французских коммунистов. Отец родился 18 апреля и появись я на свет несколькими часами раньше, то приходился бы отличным подарком, воспроизведенным моей мамой прямо на его день рождения. Несмотря на это небольшое несовпадение в датах, магия цифр все-таки сыграла свою вездесущую роль, и на свет появился малыш, являющийся точной копией своего мужественного родителя. Я был всем похож на своего отца, всем кроме глаз. Глаза у меня были мамины, огромные, в пол лица, небесно-голубого цвета, лучезарно блестящие на фоне пухленьких розовых щечек, отчего все вокруг, завидев меня, в один голос восклицали: "Какая аппетитная девочка"!