– Это была бы кровавая бойня.
– Согласен. Но она навсегда обеспечит Франции здоровье, счастье и благополучие. Один мощный удар избавит нас от необходимости проводить постоянные периодические чистки, которые в конечном счете приведут страну к полному истощению и вымиранию. Не забывайте, что только религиозные распри были виной бедствий, которые восемнадцать столетий терзали Францию[102].
– Судя по тому, что вы говорите, граф, вы вообще плохо думаете о религии?
– Я считаю ее бичом нации, настоящей чумой. Если бы я меньше любил свою страну, возможно, я бы не так яростно восставал против сил, которые стремятся искалечить и разрушить ее.
– Если бы правительство поручило вам такую миссию, – заметил Нуарсей, – я бы ликовал и с нетерпением ожидал бы результатов, потому что это избавит ту часть земли, где я живу, от ужасной конфессии, которую я ненавижу не меньше вашего.
Так мы закончили эту приятную трапезу и, поскольку час был поздний, отправились в клуб.
Инагурация[103] президента сопровождалась любопытным обычаем. Как вы уже знаете, президентское кресло стояло на возвышении, а перед ним и немного ниже поставили большой пуф, на который, согнувшись, оперся новый председатель, и каждый член Братства подходил к нему и целовал его голый зад. Получив почести от всех присутствующих, граф поднялся и взошел на трон.
– Уважаемые собратья, – начал он, – любовь – вот предмет моей речи, которую я приготовил по этому торжественному случаю. Хотя мои рассуждения покажутся обращенными только к мужчинам, осмелюсь заявить, что в них содержится все, что должна знать и женщина, дабы уберечь себя от этой жестокой погибели.
Когда собравшиеся притихли, внимая его словам, он продолжал так:
– Слово «любовь» употребляется для обозначения глубоко сидящего в человеческой душе чувства, которое подвигает нас, помимо нашей воли к тому или иному постороннему предмету, которое провоцирует в нас сладкое желание слиться с этим предметом, сделать расстояние между ним и нами как можно меньшим. Это чувство радует и восхищает нас, приводит нашу душу в экстаз, когда мы добиваемся этого слияния, или ввергает в уныние, исторгает из наших глаз потоки слез, когда вмешательство внешних сил вынуждает нас расторгнуть этот союз. Если бы только эта блажь никогда не приводила ни к чему, кроме удовольствия, усиленного пылом страсти, кроме присущей ей развязности, ее можно было бы считать забавной и безобидной, но поскольку она приводит к метафизике, которая заставляет нас путать себя с предметом нашего желания, превращаться в него, повторять его действия, воспринимать его потребности и желания как наши собственные, только по одной этой причине она становится в высшей степени опасной, так как расчленяет человека на части, вынуждает его пренебрегать своими интересами ради интересов предмета любви, отождествляет его, если можно так выразиться, с этим предметом, и тогда человек взваливает на себя чужие беды, заботы, печали и горести, добавляя их к своим собственным. Между тем панический страх потерять желанный предмет или страх того, что его чувства к нам поблекнут, постоянно гнетет нас, и хотя в самом начале мы пребываем в безмятежнейшем из всех возможных состояний, впоследствии этот груз делается тяжким бременем, и мы постепенно погружаемся в самое жестокое из состояний на земле, Если бы только наградой за столь неисчислимые злоключения были обычные спазмы наслаждения, я, быть может, и порекомендовал бы испытать это чувство, но все хлопоты, все муки, все страхи и неблагоприятные последствия любви никогда не дадут возможности получить то, чего можно добиться и без них, так какой смысл надевать на себя эти оковы! Когда красивая женщина предлагает мне себя, когда я в нее влюбляюсь, мое отношение к ней ничем не отличается от отношения другого мужчины, который возжелал ее без всякого любовного чувства. Мы оба хотим одного – совокупиться с ней, но он желает лишь ее тело, а я, впав в метафизическое и всегда роковое заблуждение, тешу себя другой мечтой, которая, по сути своей, абсолютно совпадает с желанием моего соперника. Я убеждаю себя, что жажду только ее сердце, что в мыслях моих нет никакого намека на плотское обладание. И эта убежденность становится настолько сильной, что я с радостью и благодарностью соединяюсь с этой женщиной, но думаю при этом, будто я люблю в ней только душу, и в результате получаю ее сердце, пожертвовав своими физическими удовольствиями. В этом-то и заключается роковой источник моей ошибки, которая неумолимо увлекает меня в пучину горя, из-за этого я порчу себе жизнь: я влюблен, и с этого момента все вокруг меняется – ревность, тревога, забота становятся моими вечными спутниками, становятся самой сутью моей ничтожной жизнью. Чем ближе я подхожу к предполагаемому счастью, чем больше вкладываю в него своих надежд, тем сильнее становится фатальный ужас потерять его.
Отказываясь от терний этого опасного чувства, не следует думать, будто я лишаю себя и цветов, напротив, это позволит мне без опаски наслаждаться ими. Таким образом, я извлеку из цветка только нектар, отбросив ненужную и невкусную часть; точно так же я буду обладать вожделенным телом и обойдусь без души, которая мне совершенно ни к чему. Если бы человек хорошенько поразмыслил над своими истинными интересами, что касается получения удовольствия, он уберег бы свое сердце от этой жестокой лихорадки, которая сожжет его дотла; если бы только он понял, что нет никакой нужды быть любимым, чтобы удовлетворить свою страсть, и что любовь скорее затрудняет путь к блаженству, он бы с презрением отверг это метафизическое чувство, затуманивающее его мозги, и ограничился бы телом, навеки избавив себя от треволнений, неотделимых от любовного томления.
Теперь я перехожу к тому, что является простым умственным упражнением, чем-то вроде мистификации, сплошной фикцией и химерой – я имею в виду утонченность, которую мы стремимся привнести в свои наслаждения; иногда она приобретает важное значение в метафизике любви, и, с ней происходит то же самое, что со всеми иллюзиями, которые служат пустым и ненужным украшательством.
Хуже того – утонченность не только бесполезна, но и разрушительна для всего, что способствует удовлетворению плотских желаний. Сегодня абсолютная бесполезность любви стала очевидной, и обладающий рациональным умом человек должен рассматривать объект своих удовольствий только как предмет, вызывающий резкое повышение температуры нервных флюидов, как существо, имеющее само по себе незначительную ценность, чья роль заключается в том, чтобы обеспечить чисто физическое утоление желаний, которые возникают в ответ на жар в нервных флюидах, а после того, как удовольствие получено, оно теряет в глазах мыслящего человека все соответствующие атрибуты и возвращается на свое прежнее, безликое место в классе себе подобных. Следует осознать, что ни один из этих предметов не является единственным в своем роде, можно найти другие, подобные ему, столь же приятные и услужливые. Человек жил прекрасно и до совокупления, почему он не должен жить так же и после него?
Перейдем к следующему, не менее важному вопросу, к вопросу о женской неверности, и посмотрим, чего лишает женщина своего любовника, когда ее благосклонность обращается на другого. Ведь он в любом случае сполна получит свою долю, и ему грех жаловаться, если такую же долю получит и другой, посторонний мужчина. И даже если он потеряет эту женщину, разве так трудно найти другую? Допустим, она неверна ему, обманывает его с другим, но с такой же легкостью она может обмануть и соперника и вернуться обратно в его постель; получается, что женщина любит второго не больше, чем первого, поэтому нет никакого смысла ревновать ее. Чувство ревности могло бы иметь оправдание, если бы эта обожаемая женщина была единственной на земле, но в нашем мире всегда можно найти замену. Я ставлю себя на место нашего любовника и задаю себе вопрос: какую боль может принести мне потеря этой женщины? Если она вызвала волнение у меня в крови и ответила на мои чувства, если эти чувства были страстными, их силу на девять десятых определяло мое воображение; острое желание обладать этой женщиной, ее таинственность, препятствия, стоявшие на моем пути, – все это делало ее прекрасной в моих глазах. А если и после обладания она не потеряла для меня привлекательность, это могло случиться по двум причинам; либо я еще раз хочу испытать удовольствие, либо все еще нахожусь в сетях своих прежних заблуждений, которые сохранились с тех пор, когда я был слеп и ничего не понимал в женщинах; теперь эта слепота вернулась и вновь туманит мой мозг, а я не в силах сорвать со своих глаз повязку. Тем самым я проявляю слабость, непростительную для мужчины, и чтобы с ней справиться, я должен критическим взором посмотреть на нее, на эту Афродиту, которая некоторое время назад околдовала меня. И вот, охваченный приятной истомой и успокоенный, я приступаю к научному анализу: как говаривал Лукреций, пора взглянуть на изнанку действительности. И я вижу, что это небесное создание, которое меня очаровало, которое привело меня в экстаз, имеет те же самые естественные желания и естественные потребности, такие же формы тела, такой же аппетит, обладает теми же несовершенствами, что и все остальные представительницы ее пола. Таким образом, хладнокровный анализ снимает покров таинственности и очарования, который неудержимо притягивал нас к этому предмету, и вдруг оказывается, что этот предмет ничем не выделяется из толпы ему подобных. Приятности характера не имеют никакого отношения к нашему рассуждению, так как они целиком относятся к области дружбы, и только с этой точки зрения можно их рассматривать, но в любви дело обстоит совершенно по-иному, и я глубоко заблуждаюсь, если полагаю, будто именно характер женщины пленил меня, между тем как целью моей было только ее тело, и оплакиваю я только потерю этого тела, хотя в любое время могу найти другое, не менее обольстительное, так что судите сами: насколько беспочвенно было мое восхищение и насколько нелепо теперь мое сожаление.
