Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного возраста.
– Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, – решительно сказала Клервиль. – Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
– Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность с нашей стороны, – отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. – Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:
«Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек».
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться, другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в котором я находилась в ту пору, трудно передать словами – меня одолевало исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество, возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты – с той минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
– Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того противного субъекта, который совокуплялся со мной, – прямо призналась я. – Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не стыдится баловаться с влагалищем.
– Я тоже удивляюсь этому, – согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в моих приключениях.)
– И должен сказать тебе, – добавил обаятельный аббат, – что вот этот член – видишь, какой он большой и красивый – предпочитает попку, а не куночку.
– Я в этом не сомневаюсь.
– В таком случае, – сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему партнеру, чтобы тот следовал за нами, – пойдем в будуар, и я покажу тебе, насколько близки наши вкусы.
Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться – еще раз и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь, неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек – пяти и шести лет – и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане; думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне представили еще одного гостя – графа де Бельмора, человека с необычной и незабываемой внешностью.
– Это наш новый президент, – сказал Нуарсей. – На сегодняшней ассамблее граф намерен произнести вступительную речь, посвященную вопросам любви. Если я не ошибаюсь, она послужит защите женского сердца от чувства, которое женщины слишком часто и необдуманно питают к мужчинам. Позвольте мне, друг мой, – обратился он к Бельмору, – представить вам нашу знаменитую Жюльетту. Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе.
– Нет, – покачал головой граф. – Я не думаю, что встречался с мадам прежде.
– Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще до того, как мы отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная душа, словом, это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием послушает нынче вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо сейчас? Дело в том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится со своим туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам, сейчас только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам будет мой лакей.
Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другую комнату. Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом к моим ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их, а его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновь возбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его, добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мне точно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газы ему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторил каждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером его ждут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго оргазма. Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся и, как всегда, ослепительная Клервиль.
