- Н-не знаю... Но уж, во всяком случае, сумею никому этого не показать.
Опасность миновала. Надолго ли?
- Наше счастье, что они без ищейки, - сказал Андрей уже другим, будничным тоном. - Та бы сразу унюхала...
Он выбрался из норы, установил антенну, снова начал настраивать рацию. Ведь они до сих пор ничего не сообщили Москве, их могли счесть погибшими, а это было плохо. Но опять его загнали обратно голоса немцев и полицаев, как видно рыскавших по лесу. Антенну пришлось убрать, спрятать под сосной.
Это было похоже на безжалостную игру: люди выползали из темной землянки, расправляли плечи, пытаясь хоть на какие-то мгновения ощутить себя свободными, но тут в величавое спокойствие леса врывались грубые голоса. Голоса шли в наступление, угрожали, приближались, и люди поспешно скрывались в своем сыром убежище.
Однако вскоре разведчики твердо убедились, что кременецкие полицаи ходят по лесу без собак-ищеек. Ничего, тогда пусть ищут. Голосов становится все меньше, и они постепенно затихают вдали. Помогла жадная глупая баба!..
Наташина голова лежала у Тани на коленях. Может быть, стоило сказать Андрею в Москве правду? Наташе становилось все хуже и хуже: сказались волнения, ночлег в сырой землянке. И покормить ее больше нечем - с собой девушки прихватили только небольшие пакетики с бутербродами. Продукты были спрятаны в мешках, зарытых сразу после приземления. Андрей набросал там веток, найти мешки будет несложно, да поди сунься туда с лопатами, если на каждом шагу рискуешь быть замеченным.
После бесконечного тревожного дня выбрались только ночью, но и то не решились далеко уходить от сосны. Зачерпнули воды из ручья. Таня сумела набрать при свете луны немного малины и земляники.
Как умела, она лечила больную Наташу. Если бы можно было выбраться вместе с ней на солнце! Но днем разведчики старались не покидать своего убежища.
Прошла неделя. Наташа начала поправляться. В эти дни Андрею удалось наконец откопать и перетащить под сосну мешки. Впервые все трое досыта наелись.
- Пожалуй, пора расходиться, - сказал однажды Андрей, и слова эти, произнесенные полувопросительно, прозвучали приказом. Но расстаться здесь, в незнакомом крае, было труднее, чем совершить прыжок с парашютом.
Таня произнесла, помедлив:
- Я пойду первой. Наташе еще нужно набраться сил. И, знаете, ребята, довольно этих страхов. Надоело чувствовать себя кротом. Мы - солдаты, разведчики. Прятаться в норе - это не для нас.
Андрей смотрел на нее долгим взором, нежным, благодарным - вот так он впервые взглянул на нее после той долгой прогулки, когда у них, почти незнакомых друг другу, нашлось неожиданно так много общих воспоминаний о надолго оставленных любимых книгах, о театральных залах и лихих школьных переменках...
Но сейчас Андрей отвел взгляд и сказал суховато:
- Ступай, Татьяна. А я все же попытаюсь установить связь с Москвой. Мне уходить нельзя.
Наташа задержала Танину руку в своей.
- Кто ты мне? - сказала она тихо. - Раньше я думала - подруга, боевой товарищ. А в эти дни... Зову маму - ты. Сестренку - тоже ты. Береги себя, Таня, через несколько дней встретимся.
Узкая, едва заметная в траве тропка петляла, терялась среди кустарника и деревьев. Ею открывался для молодых разведчиков опасный и суровый путь, добровольно выбранный ими. Каждому предстояло начать этот путь в одиночку, искать верных людей, нащупывать первые связи. Правда, партизаны тоже будут искать их, посланцев Москвы, но всего предусмотреть невозможно.
Уходя, Таня в последний раз оглядела речушку-ручей с почерневшими досками мостика, заскорузлые корни сосны-спасительницы. Грусть, нежность, недоумение прочитали друзья на лице девушки. Короткий миг слабости, такой объяснимой, такой понятной...
Краткий миг запретной, ненужной слабости.
Таня пригнулась и исчезла в кустах.
ПЕРВАЯ ВЫЛАЗКА
И сразу лес показался необычно затихшим. Это была та угрожающая тишина, в которой не по себе становится человеку: будто гнет нарастающей тревоги тяжестью опустился на ветви, придавил все шорохи, оглушил испуганных птиц.
Андрей - в который уж раз! - начал налаживать рацию, а Наташа как привалилась спиной к корявому корневищу у входа в землянку, так и не шелохнулась все это время - с обостренной чуткостью слух ее ловил затихающий шелест Таниных шагов, но с той же напряженной остротой она угадала бы сейчас даже самый слабый и отдаленный звук, предвещающий опасность.
- Москва, Наташа!
Наташа вытянула затекшие ноги, пошевелила пальцами, подложила под голову руки. Она могла бы засмеяться от радости, могла заплакать, но не сделала ни того, ни другого, просто прикрыла веки, как очень уставший человек, ощутивший наконец под ногами порог родного дома. Не оглядываясь, по-прежнему вслушиваясь в обманчивую тишину леса, она, казалось, видела, как торопливо скользит по бумаге карандаш Андрея. Вполголоса он повторял за ее спиной слова привета, распоряжения, вопросы, краткие, но такие важные для всех. Через несколько минут они вместе будут вчитываться в каждое слово. Таня не дождалась, но в душе больше нет страха за нее: эти первые решительные шаги ее по лесу - начало нелегкого пути, который она для себя избрала, и Андрей может уже отчитываться перед Москвой, что разведчики сумели сориентироваться в непривычной обстановке, что они бодры и полны готовности действовать.
Через несколько дней начала готовиться в путь и Наташа.
Вместо лыжного костюма - его пришлось закопать под деревом - она надела простенькое полотняное платье, поношенный мужской пиджак, стоптанные ботинки - сколько таких вот девушек бродит по оккупированной земле в поисках случайного заработка, куска хлеба, в надежде выменять на продукты какую-нибудь старую кофтенку или вылинявший платок.
Еще недавно она, молоденькая москвичка, училась в школе, выбирала будущую профессию. Когда началась война, пошла работать на мебельную фабрику - рабочие выполняли фронтовые заказы, и она видела долг свой в том, чтобы чувствовать себя возможно ближе к фронту.
Однажды в райкоме комсомола она узнала: владеющих немецким языком просят сообщить об этом. В средней школе девушка шла одной из первых: знала немецкую литературу, музыку, историю.
