- Таня, готовится облава...
- Да? - Таня говорила размеренным, почти ледяным тоном. - Кто же мог вам это сообщить?
- Кошевой, наш старший писарь. Мне очень хотелось сказать про это именно вам, Татьяна. Именно вам... Ведь могут погибнуть люди. Очень хорошие люди. Как дать им знать?
- И вы надеетесь сделать это через меня?
- Но, Таня...
- Хорошо, - отрывисто произнесла Таня. - Расскажите все по порядку. Кто он таков - этот ваш Кошевой? Может, просто сболтнул спьяну?
- Я вам вполне доверяю, - подчеркнуто произнес Костя, - поэтому расскажу все. Кошевой - сын бывшего кулака, в свое время сосланного Советской властью. Кошевой власть недолюбливал, все годы держал обиду...
- Прекрасная биография, - сказала Таня. - Знаете, вы пробудили во мне удивительное чувство доверия к вашему Кошевому.
- Погодите, Таня, ведь я еще только начал. Выслушайте меня.
- Охотно.
Огорченный насмешливым Таниным тоном, Костя и не догадывался, как интересовало девушку все связанное с Кошевым. О писаре из штаба Тане уже рассказывали и Сергей Ковалев, и Тамара Синица. Немало нелогичного было в его поступках: обласканный начальством, он в то же время нередко, будто нарочно, выбалтывал тот или иной секрет, причем не был похож ни на беспечного болтуна, ни на провокатора. Как знать, возможно, нынешний разговор с Костей что-то прояснит. И Таня повторила, уже без тени насмешливости:
- Охотно выслушаю. Говорите.
Сумец начал рассказывать, как люто ненавидит писарь Кошевой своих хозяев - фашистов. Писарь штаба, он знает многое такое, что неизвестно даже некоторым командирам. И он сказал однажды, что готов от всей души помочь и партийному подполью и партизанам, хотя сам перейти к ним вряд ли решился бы. Ему, Косте, сказал, потому что они давно уже подружились. Пароль Костя тоже узнаёт каждый день от Емельяна Кошевого.
- А за что ему так ненавидеть начальство? - осторожно спросила Таня. - Вы же говорите, ему доверяют.
- Да, доверяют. Только он им теперь не верит.
Вместе Костя Сумец и Емельян Кошевой были ранены, оказались в плену, испытали все его тяготы, пухли от голода, бывали биты.
Старший по возрасту, он в какой-то мере влиял на Костю, посоветовал ему вступить в батальон. Теперь всякий раз чуть ли не прощения просит, но Костя далек от того, чтобы кого-нибудь винить в своей ошибке. Сам должен был думать.
Кошевому, сыну кулака, было оказано особое доверие: его назначили штабным писарем. И в город Емельяну разрешали выходить одному.
Штабной писарь - заметная фигура. Пополневший, в ладно пригнанной форме, Кошевой производил солидное впечатление. Начальство поручило ему канцелярию. С риском для себя Емельян несколько раз снабжал пропусками в город ребят, которым доверял.
Таня сразу вспомнила, что об этом же рассказывал и Сергей Ковалев: не однажды Емельян Кошевой на свой страх и риск выписывал пропуска по его просьбе. Неведомыми путями Кошевой узнавал правду о положении на фронтах, рассказывал об этом товарищам.
- Одного я не пойму, - сказала Таня. - За что же ему все-таки начальство-то не любить? И положение у него хорошее, и поблажки разные получает...
- Ах, Таня, Таня, вам ли это говорить! - с болью возразил Костя. Медленно, с трудом подбирая слова, он стал вспоминать, как осенью 1941 года Емельяна Кошевого, тогда еще новичка, послали зарывать неподалеку от Минска десятки тысяч расстрелянных мирных людей - стариков, детей, женщин. Зарывать... Дальше ему, возможно, предстояло их расстреливать, не будь он писарем.
Костя - ему повезло, он и тогда нес охранную службу - видел, как, шатаясь, будто пьяный, вернулся в казарму после многих дней отсутствия Емельян Кошевой, как повалился на койку, вцепился зубами и скрюченными пальцами в подушку.
С той поры он и возненавидел гитлеровцев и их холуев из числа собратьев своих по батальону лютой ненавистью.
- Если бы не Емельян, быть бы мне уже там, - Костя показал на небо. Он мне жизнь спас...
А произошло это, по рассказу Кости, так. Командиром его роты назначили некоего Иванченко. Однажды Иванченко приказал Косте и еще одному солдату срубить с фронтона здания, где разместился батальон, бетонную пятиконечную звезду. Второй солдат кряхтя полез наверх, но Костя отказался наотрез:
- Я плотник, а не каменотес, с такой работой мне не справиться.
Взбешенный Иванченко ринулся к начальству с доносом, да еще присочинил, будто Сумец, был политруком Красной Армии и потому не пожелал уничтожить советскую эмблему.
Сумцу грозила неминуемая гибель. На его счастье, в штабе оказались только Кошевой да его приятель, обрусевший немец Ягодовский, переводчик. Они пытались доказать Иванченко, что двадцатилетний парень никак не мог служить политруком, и что вообще лучше бы простить его по молодости лет.
- Не прощу, - сказал упрямый и мстительно-самолюбивый Иванченко, - до самого высокого начальства доведу, а не прощу.
Вечером, когда Сумец все еще сидел под арестом, ожидая своей участи, в уборной нашли мертвого Иванченко. Никто не заподозрил бы штабного писаря, но Сумец знал: прикончили Иванченко не без участия Кошевого.
Следствия по этому делу никто не возбудил, и вообще немцы постарались замять неприятную историю: они предпочитали видеть солдат бодро вышагивающими под заливистую песню, чтобы через полчаса или через час начать очередной расстрел мирных жителей. А жизнь Иванченко для них стоила недорого - так, мелюзга...
Таня внимательно слушала Костю, но, привыкшая подвергать все сомнению, подумала невольно: что ж, Емельян Кошевой вполне мог выручить давнего приятеля, Ягодовский, в свою очередь, по дружбе помогал Кошевому. Да еще как знать - возможно, у них были и свои нелады с Иванченко... Но следовало вернуться к главному, о чем сегодня сообщил Сумец.
- Так, значит, Кошевой говорил вам про облаву? - спросила Таня. - Что это будет? Где?
- По всему городу. Большая облава. Хотят изловить с поличным партизан и подпольщиков. Главное, оцепят районы, примыкающие к базару, - шепотом, оглядываясь, проговорил Сумец.
- Вот оно что... А как вам самому показалось - это похоже на правду?
- Я убежден, что это правда. Наше начальство приводит все в состояние боевой готовности. Кошевой говорил, что облаву будут проводить войска СД вместе с гестаповцами, но для особо грязной работы возьмут на подмогу кое-кого из охранных батальонов. Из нашего тоже прихватят. Самому Кошевому в эти дни запретили выходить из штаба.
