Разные мысли одолевали Тамару в те долгие минуты, когда они с Таней в томительном ожидании стояли у огромного пустого стола. Что, если фашист сейчас звонит в Витебск, справляется там о Татьяне Климантович? И ему ответят, что такая давным-давно там не живет или еще что-нибудь в этом роде... Как быть тогда? Уйти к партизанам? А дети и старая мать? И можно ли бросить на произвол судьбы Таню? Судя по всему, она прибыла сюда с важным заданием. Но вообще... может оказаться, что выбора и вообще не будет, лучше не думать про это.
Тамара подняла глаза на Таню:
- Может, тебе лучше пока уйти отсюда?
С растрепавшимися кудряшками, с потемневшими глазами, которые от волнения казались вдвое больше обычного, Тамара казалась смертельно напуганной девочкой. Таня ответила ей ободряющей улыбкой.
- Да как же можно, сестрица? Надо ж попросить получше господина начальника. Вы сами говорили, они добрые, и мы тоже не поскупимся, вот у меня тут и деньги в кармане припрятаны...
Таня определенно входила в роль.
Вскоре появился и немец. Поединок продолжался, но теперь немец атаковал с другого фланга.
- Не могу прописать, - сказал он решительно. - Паспорт не в порядке. Ступайте, ступайте, счастье ваше, что я добрый, а не то за хождение без пропуска...
Таня пожала плечами.
- Что ж, сестра, значит, не получается. Придется нам с вами подождать возвращения соседа из полиции, теперь недолго осталось. Придется его побеспокоить, он поручится за нас.
Немец внимательно оглядел Тамару, встретил обезоруживающе спокойный и твердый взгляд Тани и сказал, поколебавшись:
- Конечно, нужно соблюдать правила, но ничего страшного...
Тамара торопливо достала из старенькой сумочки шуршащую пачку немецких марок - эти деньги передал Тане Андрей, - добавила к ним несколько советских тридцатирублевок и коробку самых лучших сигарет "Виктория". Немец от удовольствия раздул ноздри, будто уже вдыхал аромат первосортного табака. Деньги он поспешно сгреб в стол, удовлетворенно хмыкнул.
Прописка Тани Климантович в Минске была оформлена.
Ликующие возвращались Таня и Тамара к дому, который давно уже стал для них общим, в общую свою семью.
Таня торопливо шагала по залитой солнцем улице, но Тамаре отчего-то казалось, будто она не идет, а бежит вприпрыжку, ершистая, задиристая, с короткой своей стрижкой и обветренными губами, похожая на мальчишку. Совсем иная она с детьми, то буйно веселая, то женственно мягкая, исполненная материнской нежности, какая лучшим из женщин в избытке отпущена с самой их юности, независимо от того, свои ли, чужие ли дети оказываются с ними рядом.
Но за всем этим угадывала Тамара в Тане глубокую, молчаливую, целеустремленную силу, что еще не проявилась в полной мере, но непременно проявит себя, и было страшно за Таню, и хотелось помочь ей всем, чем только возможно.
Когда входили в калитку, Таня прижалась плечом к Тамаре и крепко, благодарно пожала ее руку.
МИНСК, УЛИЦА ГОРЬКОГО
Анна Кузьминична была соседкой и приятельницей Тамары Синицы. Длительное соседство роднит людей, не зря сложили поговорку, что добрый сосед - ближе родственника. Вот и здесь получалось, что в трудную минуту бежала Тамара за подмогой к Анне. Конечно, была мать, мудрая, рассудительная, но Тамара-то знала, чего порой стоила Терезе Францевне эта спокойная рассудительность: во всем разберется, посоветует, как надо, как не надо, а ночь напролет ворочается с боку на бок, тайком прикладывает к груди мокрое полотенце, чтобы унять боль в сердце.
С Анной все было проще. Когда она влетала в дом, шумливая, легкая на подъем толстушка, всем вокруг становилось веселее, начинало казаться, что готовится и вот-вот произойдет что-то таинственное и забавное, что-то хорошее.
Впрочем, слово "толстушка" больше не подходило к Анне. В войну она осунулась, заметно истаяла. Лишь голос оставался прежним, и, если она с порога звучно окликала Тамару или ребятишек, возвращалось полузабытое ощущение, будто сейчас случится что-нибудь неожиданно радостное.
Анна и была той самой женщиной, с которой Тамара отправилась когда-то в Слуцкий район менять вещи на продукты. Сами того не ожидая, они стали помощницами партизан, и с той поры судьбы их сплелись неразрывно: каждой казалось, что она отвечает не только за себя, но и за подругу. Что же касается солдат, то и про каждого из них Анна думала теперь как про человека, в чьей судьбе ей непременно предстоит принять участие.
Она могла вести нескончаемые разговоры о том, что у кого-то из них осталась крыша прохудившейся или старики родители потеряли, должно быть, последнюю телушку. Придя к Тамаре, она могла так подробно, с таким неподдельным сочувствием перебирать все подробности жизни чьей-то совсем незнакомой далекой семьи, что Тамара, озабоченная домашними делами и здоровьем ребятишек, прерывала ее с неподдельным удивлением: "Анна, тебе-то что до этого?"
Зато благодарную слушательницу нашла Анна в Тане. У Тамары не было от Анны секретов, и Таня замечала, что соседка знает и про нее больше, чем ей бы хотелось, однако с этим приходилось мириться, пусть Таня и угадывала интуитивно, что прямодушная Анна, с ее непримиримым стремлением утвердить справедливость немедленно, тотчас, бывает порой недостаточно осторожна. И слишком уж она искренне убеждена, что всякий произносящий торжественные слова произносит их от души...
Анна с охотой, запросто называя каждого солдата по имени, рассказала Тане о солдатах батальона.
- Ну и как они? - спросила однажды Таня.
- Совестно им, что дали на себя фашистскую форму напялить, торопливо заговорила Анна. - Мы помалкиваем, а они все жалуются - похоже, перед нами, бабами, оправдаться пытаются, что присяге изменили. Как порассказали, сколько в плену у фашистов вытерпели, как мучили их, голодом да холодом изводили, мы аж всплакнули от жалости. Столько унижений нашим людям довелось вытерпеть...
- На-шим? - язвительно, с расстановкой переспросила Таня. - Это здоровым-то парням да холода пугаться? Видела я их на улице... Непохоже, что кого-то из них совесть мучит. Шкурники.
- Ой нет, не скажи, - возразила Анна. - Разные они. Один солдат, Костей его зовут, говорил, что кровью позор свой смоет. Ночи напролет не спит, одной надеждой живет: к нашим пробраться.
