Дни и ночи Государыня проводила около больного мужа. Старалась скрыть свое волнение и свои муки: боялась дурно повлиять на его настроение. Можно было удивляться, как хватало у этой хрупкой, слабой на вид женщины столько нравственных сил, чтобы преодолеть крайнюю усталость и изнеможение. Ее выдержка и самообладание были великолепны. Ни одной слезы она не проронила в присутствии мужа. Она улыбалась, она ободряла его, вела такие разговоры, которые успокаивали больного, старалась показать, что болезнь совсем несерьезна, надо только следовать указаниям врачей.
Николай Александрович страдал по-своему. Когда отцу становилось хуже, он падал духом, приходил в отчаяние и скорбел невыносимо. Быть в таком состоянии долго он не мог. Чтобы оторваться от этой мучительной атмосферы, чтобы размыкать горе, он уезжал в горы или спускался по обрывам к морю. Ему казалось, что во время его отсутствия непременно произойдет облегчение в болезни отца и он опять будет счастлив. Когда же Император чувствовал себя лучше, Николай Александрович по-детски радовался и забавлялся, как юноша, весело и беззаботно. В возможность смерти отца он совсем не верил и самую мысль об этом он гнал прочь.
Каждый день Николай Александрович делал записи в дневник. В интимных, простодушных, порой даже наивных коротеньких записях он отмечал то, что, по его мнению, было достойно внимания. Он был весь тут налицо: сердечный, мечтательный, добродушно-жизнерадостный, простой и обыкновенный, как самый обыкновенный человек. В этих записях нередко проскальзывал веселый насмешливый юмор. Каждый день мечтал о счастье, о своей «ненаглядной душке Аликс» и о том, что вот-вот на земле установится такое положение, когда все люди вдруг станут счастливыми и исчезнет горе с земли.
«В два часа поехали верхом в Айтодор, куда папá и мамá приехали раньше. Смешно было осматривать апартаменты Ксении в новом доме, в котором она, как хозяйка, принимала нас и поила чаем. Она и Сандро выглядят такими счастливыми, что большего и желать нельзя. Душа радуется, глядя на них обоих. Но при виде их счастья невольно думаешь о своем, о том, например, что могло бы быть, если бы я тоже женился летом» (25 сентября).
«Утром после кофе, вместо прогулки, дрались с Ники каштанами, сначала перед домом, а кончили на крыше. В 2 часа отправились верхом к водопаду; влезали выше второй площадки. Опоздали к чаю»…
«Невеселый день. Дорогой папá почувствовал себя настолько слабым, что сам захотел лечь в постель. Это случилось после грустного, томительного завтрака… Уехал, скрепя сердце, верхом по дороге в Учансу и затем через Алупку и Ялту вернулся домой»… (4 октября).
«Папá и мамá позволили мне выписать мою дорогую Аликс из Дармштадта. Ее привезут Элла и дядя Сергей. Я несказанно был тронут их любовью и желанием видеть ее. Какое счастье снова так неожиданно встретиться, – грустно только, что при таких обстоятельствах» (5 октября).
«После завтрака поехал верхом в Ореанду. Вид на пляж, где прибой был громадный, – редкостный… Получил чудную телеграмму от милой, дорогой Аликс уже из России о том, что она желала бы миропомазаться по приезде. Это меня тронуло и поразило до того, что я ничего долго не мог сообразить»…
Десятого октября принцесса Алиса приехала в Ливадию. День встречи опять был днем величайшего счастья. Николай Александрович не боялся упреков в том, что он жениховался в то время, когда отец находился в таком тяжком состоянии болезни. На замечание матери: «Не лучше ли повременить, Ники?» он с жаром ответил: «Мамá, какое же тут жениховство. Аликс почти член нашей семьи. Она самый близкий нам человек. Я считаю, ее место здесь, у изголовья нашего дорогого папá. Мы будем с ней вместе молиться за его скорое выздоровление».
Любовь – огромная двигающая сила. Может быть, иногда она бывает слепой, не терпит «ума холодных рассуждений», порой толкает человека даже на преступления, но во имя ее часто совершаются дела величайшего самопожертвования, самоотречение, и движимый ею человек способен преодолеть все препятствия. В основе своей она сила радостная: светлая, действенная и животворящая. Только тот, кто любил в молодости, любил любовью, а не страстью разбуженной крови, тот поймет, какое сладкое, чистое сердечное томление пережили Аликс и Ники, ожидая встречи.
«Проснулся с чудным жарким утром. В девять с половиною отправился с дядей Сергеем в Алушту, куда приехали в час дня. Десять минут спустя из Симферополя приехала моя ненаглядная Аликс с Эллой. Сели завтракать в доме отставного генерала Голубова. После завтрака сел с Аликс в коляску и вдвоем поехали в Ливадию. Боже мой, какая радость встретиться с ней на родине и иметь близко от себя. Половина забот и скорби как будто спало с плеч. На каждой станции татары встречали с хлебом-солью. Вся коляска была запружена цветами и виноградом»…
Они ехали тесно прижавшись. Он обнимал ее горячее тело, говорил нежные слова о любви, о том, как он тосковал и томился в разлуке, как постоянно мечтал о встрече и как он рад ныне быть с ней вместе. Она смотрела на него сияющим, радостным взором. Она светилась счастьем, нежно ласкала его и целовала стыдливо, боясь, что кучер заметит ее поцелуи. Она шептала ему:
– Ты мой прекрасный господин, и я твоя добровольная рабыня. Любящая, преданная, верная рабыня, готовая, не задумываясь, отдать за тебя жизнь. Быть твоей – для меня невыразимое блаженство. Я испытываю чувства, которых нельзя описать. В разлуке я была постоянно с тобой; я чувствовала тебя, мой возлюбленный лаусбуб[1], и днем и ночью; я знаю и верю, что для истинной любви не существует расстояний…
Коляска катила по гладкому шоссе среди роскошной природы благодатного Крыма. Везде зелень, везде цветы и тенистые аллеи. Слева часто открывался синий, бескрайний простор моря, справа – заоблачная высь темных гор. И над всем бездонная, ровная синь неба и радостное ликующее солнце.
– Милая моя, разлюбезная, душечка Аликс, я был так растроган твоим желанием миропомазаться по приезде, что буквально впал в остолбенение от радости. Мне было так приятно, что ты первым актом по вступлении на Русскую землю, которая станет твоей второй и единственной родиной, ты пожелала приобщиться к нашей святой православной вере.
– Мой милый Ники, это и не могло быть иначе. Твоя родина – отныне моя родина. Твоя вера – моя вера; твой народ – мой народ. Женщина, выходя замуж теряет свою отцовскую фамилию, свое подданство и сливается с мужем, с его семьей, с его народом, с его жизнью. С переездом русской границы для меня легла грань не территориальная, но грань духовная. Сзади осталась моя прошлая жизнь, когда я была немкой по рождению и англичанкой по воспитанию. Впереди новая жизнь, в которой я буду только русская.
Они проезжали татарскую деревню. Толпы народа в красочных пестрых одеждах приветствовали их. На площади, у мечети, почтенный, важный, спокойно-величавый татарин, белый как лунь, поднес им хлеб-соль, вино, фрукты и виноград, а старуха-татарка – цветы.
– Да благословит вас Аллах, – сказал старик. – Хорошо быть молодым; ах, как хорошо. Когда-то и я был молодым, и я любил, и у меня была красивая жена. А ты еще лучше. Ты, как звезда, красивая, – обратился он по-детски, радостно улыбаясь, к принцессе. – Любишь. Вижу, что любишь. И ты его будешь любить всегда. У нас тут поют старую песню: «Любовь без горя, любовь без слез, что сине море без серебристого прибоя». Тоже и роза без шипов не бывает, но как она душиста и прекрасна. Горе проходит, слезы высыхают, а любовь живет, она бессмертна. Так пожелал Аллах. Да будет благословенно его великое имя…
Этот старый татарин, с улыбкой ребенка на загорелом лице, с живыми мудрыми глазами и с белыми крепкими зубами, очаровал молодую пару. Николай Александрович был в восхищении. Ему понравились простота, добродушно-отеческий тон и вся речь татарского патриарха. А когда любовь и радость поют чудесную песню и сердце готово выпрыгнуть из груди – трудно ли не прослезиться. На глазах Наследника российского престола показались слезы. Он обнял и расцеловал старика. Это был красивый жест, стоивший больше многих умных пропагандных речей. Раздался восторженный гомон:
