И говоря о вопиющей нищете своего родного края, Есенин вовсе ничего не преувеличивал. Ведь у него у самого от пожара сгорел дом. А сгорел-то именно из-за того, что семисантиметрового двойного слоя теса, которым русский человек испокон веков привык крыть крышу, в приокских северских деревнях покупать было не на что. Ведь когда к стране стали прибавляться земли с более благодатным климатом, а нам на шею посажен столь обожающий пиры целый паразитический класс, Волго-окский край стал систематически расхищаться приставленными еще Петром пауками и пиявками, постоянно требующими все новых рек шампанского и все новых берегов из паюсной икры. Не на что стало купить русскому крестьянину тес на крышу, а потому и приходилось закрывать ее столь пожароопасной соломой…

И разницы между старыми и новыми паразитами Есенин не видит, чем закрепляет себе от этих пауков приговор, после смерти вождя подытоживая самоубийственность вех указанного им направления:

И вот эти племена, уж слишком непонятно от чего освобожденные, как слишком отчетливо выяснилось после захвата ими власти, откачку крови стали осуществлять в еще более астрономических размерах, чем их предшественники. Что теперь, после чуть ли ни века правления хананейской диктатуры, обнаруживается в потере половины русского населения России. Мало того, в просто астрономическом увеличении численности проживающих на ее территории инородцев и иноверцев. Потому Есенин пишет о наследниках вождя:

Так что удивляет теперь не то, что они поэта все же убили, но что терпели так для них опрометчиво долго. Ведь Есенин этих неких «они» к тому времени уже раскусил давно («Ленин» написан в январе 1924 года). А потому и вел с ними непримиримую войну. И вот он и оболган ими, и убит…

Очень интересен случай, когда поэт, увидев в рядах своих слушателей рука руку моющих представителей новой власти с откровенными уголовниками, пришедших поглазеть на ежедневно устраиваемую для них «спектаклю», не стал ломать шапки перед коррумпированно-криминальным сборищем представителей некоего «избранного народа» (на самом деле – проклятого – см: [119], [121], [123]):

«Вечером 11 января 1921 года на эстраде кафе поэтов "Домино", находившегося на Тверской улице, 18, выступали молодые поэты. В зале сидели барышни, фарцовщики, советские чиновники и откровенные уголовники!

Неожиданно объявили выступление Сергея Есенина. Публика словно проснулась – все повернулись к эстраде. В программе его не было. Он вышел в меховой куртке без головного убора. Всегда веселый и улыбающийся он был бледен:

– Вы думаете, что я буду читать вам стихи? Нет, я вышел чтоб послать вас всех к…! Спекулянты и шарлатаны!

Оскорбленная публика закричала, повскакивала с мест… Но до расправы над Есениным в Лубянских подвалах дело не дошло…» [ «Московский комсомолец» 10.08.1995].

И эта статейка, которая, как и все иные в духе МК, слишком напичкана свойственной желтой прессе безцеремонностью, полностью раскрывает нам контингент той публики, которая, на тот момент, представляла собой элиту советского общества, созданного ленинской революцией. И эта полная идиллия советских чиновников, фарцовщиков и обыкновенных уголовников вновь раскрывает истинное лицо захватившей у нас некогда в стране власть клики, которая и теперь, в лице их внуков, точно также все продолжает находиться «у руля».

Но почему Есенина не «устранили» сразу же, как только поняли о его вредоносности для планов по уничтожению русской деревни?

Революционные бонзы надеялись все же использовать популярность Есенина. Они желали его принародного покаяния. А для этого окружили поэта целой толпой своих платных тайных сексотов, которые ежедневно настойчиво уговаривали его выбросить из головы все эти его «крестьянские мотивы». Этому была свидетельницей, о чем и сообщает в своих воспоминаниях, почему-то оставленная в тени мать младшего сына поэта – Надежда Вольпин. Она сама была поэтесса, а потому окружающая Есенина среда была и ее средой. И ей всегда было очень не понятно то странное обстоятельство, что навязчиво стремящиеся опекать поэта его «друзья» при их встречах постоянно начинают назойливо убеждать поэта в его безталантности, уговаривая все бросить и заняться чем-нибудь другим. А вот теперь, наконец, стало известно, что все эти прилипалы от искусства были самыми обыкновенными платными сексотами НКВД-ГПУ. И политика на уничтожение России была целиком и полностью сосредоточена на уничтожении ее деревни, чьим самым главным защитником и являлся в ту пору русский поэт:

«Певец деревни и хранитель ее духа, поэт колоссальной социальной силы, Есенин вступил в трагическое противоречие с временем и с генеральной линией партии на раскрестьянивание, а по сути – на уничтожение крестьянской России» [ «Комсомольская правда» 8.09.1990 г., с. 4].

Дочь Есенина так отвечает на вопросы корреспондента касательно смерти ее отца:

«Корр.: Это правда, что Есенина отпевали дважды: в Москве и Константинове?

Н. Есенина: Да, священники хорошо отличают самоубийцу от убитых… через некоторое время после смерти Есенина отец сказал маме, что Сергей не повесился, а убит тяжелым предметом…» [ «Шанс!» № 4, 1990 г., с. 2].

В. Ф. Наседкин ездил за гробом поэта в Ленинград. И он своими глазами прекрасно видел проломленную голову поэта. Так что уже и тогда были люди, которые не собирались упорно замалчивать открывшуюся им правду. И одно только отпевание покойного явно доказывает насильственную смерть поэта от рук убийц.

«…Мама мне и брату еще сказала: никогда не касаться смерти Сергея Александровича Есенина, никогда никому не говорить, кто его убийца. И вообще от этой темы надо отходить, иначе все закончится так же, как кончилось с нашим отцом. А его расстреляли, как и нашего двоюродного брата Юрия – Георгия Сергеевича Есенина…

Были времена, когда за чтение стихов Есенина могли исключить из комсомола. А после опубликования поэмы "Пугачев" была следующая рецензия: "Не место таким поэтам среди советских поэтов"…

Корр.: Такая короткая жизнь… Сейчас бы Есенину исполнилось 95.

Н. Есенина: Нет, его все равно бы убили. Его часто ловили в пролетках, без причины забирали в милицию и били, били… Ему и до 35 не дали бы дожить» [ «Шанс!» № 4. 1990 г. с. 2, 3].

Не дали бы дожить, то есть выйти из кризиса, и Царской России. Ведь когда Есенин опубликовал посвящение своей книги «Голубень» Императрице Александре Федоровне, на него дружно набросилась вся пишущая братия – как справа, так и слева:

«Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких "преступлений", как монархические чувства, русскому писателю либеральная общественность не прощала. Есенин не мог этого не понимать и, очевидно, сознательно шел на разрыв. Каковы были планы и надежды, толкнувшие его на такой смелый шаг, неизвестно. Но, конечно, зря Есенин не стал бы так рисковать. Революция, разрушив эти загадочные расчеты Есенина, забавным образом освободила его от неизбежных либеральных репрессий» [34].